– Простите мне грехи мои, святой отец.

Франсуа Ланге перекрестил девушку, приложил к её губам крест, что висел у него на шее, но тут же встал и побежал на кухню. Ссыпав весь крепкий чай в заварник, поставил его на огонь. Через пару минут поднялась бурлящая пена; святой отец перелил жгучую тёмную смесь в белую кружку и поставил в холодную воду. Через пять минут смесь остудилась. Чай был горьким и терпким; запах трав разнёсся по всей церкви.

Ланге бежал с кружкой в келью, молясь, чтобы Господь не забрал её. Маргарет всё ещё тихо дышала, ребёнок всё ещё шевелился у неё в животе.

– Попей, дочь моя, – он приподнял голову девушки, – попей. Всё выпей, всё…

Маргарет медленно, но жадно отхлёбывала горькую, почти чёрную жидкость, но быстро ослабла и не могла уже сделать ни глотка.

– Не могу больше, – сказала она и откинулась на подушку.

– И так хорошо, – священник посмотрел на выпитый до половины чай. – Ты молодец, молодец… – гладил он её по мокрому лбу.

В животе шевелилось дитя. Отец Ланге положил руку; дитя стихло, будто прислушалось.

Девушка вскрикнула, кровь снова хлынула на кровать.

– Началось, – простонала она и скорчилась в болезненной гримасе.

…Через полчаса отец Ланге увидел кудрявую голову, сморщенное лицо, вытащил прижатые плечи, сначала одно, потом другое, и только успел поймать младенца, который, как рыба, быстро и живо выскользнул на кровать.

Ланге похлопал младенца по спине – изо рта вышла лишняя жидкость. Звонкий, дрожащий плач разнёсся по келье.

– Слава Тебе, Господи, – сказал Ланге, заворачивая ребёнка в полотенце. – У тебя дочь, дитя моё; посмотри, какая девчушка… А щёки-то большие, румяные! – Он рассмеялся.

Приподнял ребёнка, чтобы мать смогла рассмотреть его. И Маргарет смотрела, но не на ребёнка, а куда-то ввысь, в резной потолок. Взгляд её застыл, лицо совсем побелело, ни один мускул не дрогнул на нём. Франсуа Ланге закрыл остекленевшие глаза девушки, посмотрел на младенца и тихо заплакал.

– Да будут тебя звать Мария-Маргарет Ланге, – сказал он и перекрестил малышку.