— А почему я здесь, тоже узнал? — донесся мрачный голос от стены.

— Нет, — соврал парень. — Захочешь — сам скажешь, нет — твое право. Но если нужно чего, ты говори, я принесу, — ровным голосом продолжил он.

— Повеситься не дали, так может, застрелиться выйдет? — после паузы медленно, словно раздумывая, тихо, на грани слышимости, пробурчал Петр. — Пистолет принеси, — уже громче и гораздо увереннее.

— Пистолет, говоришь… — задумчиво протянул Мишка. — А пойдем-ка выйдем, прогуляемся немного. Погода нынче уж больно хороша, чего в душной палате-то сидеть?

Петр повернулся и долгим внимательным взглядом посмотрел на Мишку. Подумав, кивнул. Парень поднялся с койки и протянул Петру протез. Тот, бросив хмурый взгляд, протез нехотя взял.

Наконец, вышли из палаты. Руки, протянутой Мишкой, Петр не принял. Так, пошатываясь, и ковылял самостоятельно. Добравшись до лавочки, тяжело на нее опустился.

— Принесешь? — окинул он Мишку исподлобья тяжелым взглядом.

— Принесу, — кивнул парень, серьезно глядя в ответ. — Если сможешь убедить меня, что это единственный выход. На войне чего на пули не полез? И винтовка у тебя была, или автомат, не знаю. Чего ж не воспользовался? — с кривой усмешкой поинтересовался он.

— Домой рвался, — зло, сквозь зубы процедил Петр. — Что ты ко мне в душу лезешь, твою мать? Какое твое собачье дело? — психанул он.

— Да уж есть дело. Коли я тебе пистолет доставать стану, так хочу хотя бы знать, за что на лагеря подписываюсь, — хмыкнул Мишка. — Так скажешь, али как?

До сих пор отечное лицо Петра скривилось. Выматерившись, он отвернулся.

Мишка, упершись локтями в колени, молчал. Петр, посидев в гнетущей тишине еще минут десять, зло поднялся и резкими, дергаными шагами направился к больнице. Поднявшись на ступеньки, взялся за ручку двери и оглянулся на Мишку. Парень сидел в той же позе. Постояв, мужчина сплюнул себе под ноги и, сгорбившись, тяжело поплелся обратно.

— Да какого хрена! — зло выплюнул он, нависая над Мишкой. — Ты щенок еще неразумный! И жизни не видел нихрена! А ко мне вот… — он нервно стукнул себя кулаком в грудь, тут же сгребая рубашку в кулак, и, не в силах справиться с рвущимися наружу эмоциями, рванул ее так, что ткань, не выдержав, с треском разошлась, а на землю посыпались пуговицы, — в душу лезешь! Чего тебе надо, твою мать?

— Понять хочу, — поднял на него парень спокойные, но потемневшие глаза. — И я тоже на фронте кое-что видел. Только вот стреляться пока не собираюсь. Да и ты два года после войны как-то прожил, не застрелился. И ранение не в сорок пятом получил, а значит, в тылу побольше, чем два года уже. Чего думал-то так долго? — Мишка внимательно следил за сменой эмоций на лице Петра. Видел, как разжалась рука, выпуская повисший клочок ткани, как задергалась в нервном тике щека, как рваное, частое дыхание становилось тише…

— Думал, что смогу жить… Что со временем пройдет, забудется… — как-то обреченно произнес он. — Не выходит. Не могу я забыть! Не могу, понимаешь ты? Нет? — резко перешел он на крик, снова в ярости нависая над Мишкой. — Нет мне жизни без них, понимаешь ты? Закрываю глаза — и снова вижу их, всех шестерых, довольных, счастливых! И понимаю, что нет их больше! И не будет уже никогда! Знаешь, каково это: закрыл глаза — живые, открыл — мертвые! А у тебя даже могилки нет, чтобы прийти к ним! Понимаешь? — задыхаясь от душившей его ярости и все крепче и крепче сжимая кулаки, Петр стоял, нависнув над парнем, лишь последним усилием воли сдерживая себя, чтобы не кинуться на этого дурного щенка, вновь разбередившего ему душу.

Мишка вдруг очень ярко вспомнил, что с ним было тогда, в госпитале, когда он увидел, как погибла Томка. Что он чувствовал… Как винил себя, что притащил ее в дивизию, что его не было рядом, что не смог защитить, сберечь… Его тогда вытянуло понимание, что она жива, и цель… Цель отыскать девчонку, где бы она ни была. Ради нее он учился, ради нее он стремился добиться такой желанной должности. Чтобы разыскать, чтобы видеть ее глаза, слышать ее голос… Томка стала мечтой, стала тем, что заставляло его стремиться к чему-то, чего-то добиваться…

Нашел. И сейчас жил просто по инерции. По инерции ходил на работу, по инерции читал заданное на лето, по инерции ел, спал, двигался. Словно во сне. Случившееся с Петром всколыхнуло его. Но как надолго? И еще… Томка осталась жива. А вдруг и тот, о ком у мужчины плачет душа, тоже выжил? Вот только у него нет Мишкиного дара, и он не может этого понять, почувствовать… Узнать бы…

— В госпитале, очнувшись после ранения, я узнал, что моя… — Мишка чуть замялся, подыскивая определение, — сестренка погибла. Она была вместе со мной, в дивизии. Я ушел на задание, а она осталась. Ее берегли, очень. Но Томка упрямая девочка. Упрямая и бесстрашная… Она не боялась никого и ничего, — тяжело вздохнул парень, не отводя ставшего неимоверно тяжелым взгляда от глаз Петра, краем сознания отмечая, что на лице мужчины промелькнула растерянность. — А семья у меня приемная. Павел Константинович был моим… нашим командиром. Дай руку, — решился Мишка и протянул Петру руку раскрытой ладонью вверх.

— Зачем? — удивился Петр, продолжая сверлить юнца взглядом, в котором, впрочем, уже сквозила изрядная доля растерянности.

— Дай. Посмотреть хочу, — честно ответил парень.