«Ловко», — успел подумать Мирон и собрался уже уходить, ему не следовало ввязываться в «историю». Да и, судя по всему, у Сандро все рассчитано, и это не первый налет на частную типографию.

Шум у проходной заставил его обернуться.

Несколько рабочих бросились в контору. Остальные торопливо прошли в печатный цех.

На следующий день Сандро рассказал Соколову о том, как истошно завывал в своем кабинете привязанный к стулу, хозяин. Он так и не догадался сначала воспользоваться телефоном, когда же ввалились наборщики, было уже поздно.

Работали всю ночь, зато выдали на-гора столько, сколько «магазин» и за месяц не отстукивал.

Елена, Василий Егорович, Сандро — в один голос заявляют, что с «магазином» пора кончать. Не совсем, конечно, держать на всякий случай. Но машину припрятать, а лавочку закрыть. Мирон прикидывал и так и сяк — денег на закупку товаров нет, работает типография вполсилы, пока большевики обходятся и легальными.

И Соколов решился.

Двинул к московскому представителю ЦК. От него все зависело. Он должен сказать последнее слово. Мирон приготовился держать долгую речь, убеждать, доказывать.

По дороге в Пименовский переулок, где под личиной фельдшера Сухорученко жил представитель, Мирон так задумался, что пришел в себя только тогда, когда больно ударился о каменную тумбу, огораживавшую тротуар. Потирая ушибленное место и оглядываясь, он вдруг заметил, что на дворе уже май. И утро светлое, чистое, напоенное свежестью весны.

Май 1906 года. Более года длится революция. Если и не удалось вооруженное восстание, если снова пришлось уйти в подполье наиболее активным борцам, то это еще не означает поражения.

Весна донесла вместе с запахами пробуждающейся земли и гневный рокот пробудившихся земледельцев. Поднималась крестьянская Русь.

Нет, нельзя забиваться в норы, отгородиться от поверхности, прекратить легальную работу, как этого требуют маловеры. Подполье не уйдет. Нужно только сохранить типографию и явки, связи, транспортные пути. Сохранить на случай отступления.

Сухорученко только восстал ото сна. И просто смешно вести серьезный разговор, когда собеседник никак не может найти рубашку, скачет на одной ноге, надевая брюки.

— Ну куда же, каналья, задевалась эта рубаха?

К великому своему конфузу, Мирон обнаружил, что преспокойно сидит на ней. И надо разводить утюг. А утюга, конечно, нет, нужно клянчить у соседей. Ладно, и так сойдет.

Стук в дверь.

— Глянь-ка, кто там…

Но Мирон не успел дойти до двери — она раскрылась, пропустив в комнату невысокого плотного человека. Вид у него живописный — поддевка с оборками, приказчичий картуз с суконным козырьком, подбородок чисто выбрит, рыжие охотнорядские усы лихо закручены кверху и придают лицу пришельца какой-то задорный вид. И глаза со смешинкой.

— Долго спите, батенька!

Сухорученко, хитро сощурившись, критически осматривает нового гостя. Мирону даже показалось, что он сделал движение, словно хотел поправить картуз. И Мирон понял — приказчик свой, просто конспирирует И, надо заметить, удачно. Придраться не к чему, вот только голос и еще картавость.