– …Я пошла в паб.

Мама возвращается в свою скорлупу. Снова опускает голову и плечи. Я стараюсь держаться спокойно.

Полицейский делает пометки в блокноте. Констебль Андервуд замечает под кофейным столиком пустую банку. А я не увидел ее, когда убирал. Черт! Ненавижу таких, как эта парочка в форме. Высматривающих. Осуждающих.

Андервуд снова поворачивается ко мне:

– Карл, ты можешь еще хоть что-то вспомнить?

– Там была девушка.

– Нейша Гупта, – подтверждает Андервуд.

– Подруга Роба, – бормочет мама. – Надо же, совсем забыла про нее.

Его подруга. Та, что с надутыми губками смотрит в камеру мобильника. Та, у которой лямка сползла с плеча… Прекратите ваши допросы! Хватит!

– Мы ее уже расспрашивали. Она… она очень потрясена случившимся.

– Еще бы ей не быть потрясенной, бедняжке, – замечает мама. – Что она сказала? Что там произошло?

– Она не хотела говорить об этом. Конечно, для нее это болезненно. Сказала, что они втроем плавали, резвились и все было прекрасно, пока не изменилась погода. Начался жуткий дождь, и они потеряли друг друга из виду. Потом они с Карлом каким-то образом оказались рядом и поняли, что Роб исчез.

«Все было прекрасно, пока не изменилась погода… резвились…» Она им наврала. Мы с Робом дрались, вот что было на самом деле. Зачем Нейша солгала полицейским?

Мама глотает слюну. Пытается не заплакать при гостях.

– Карл, ты это помнишь? – спрашивает она меня. – Ты хоть что-то помнишь?

– Дождь помню. И все.

Я не намерен ничего рассказывать, пока не вспомню до мельчайших деталей случившееся на озере. Пока не восстановлю картину полностью.

– Тебе стоило бы поговорить с Нейшей, – говорит Андервуд. – Вдруг это поможет вспомнить?

Они с напарником собираются уходить. Мама спрашивает, что будет дальше. Констебль Андервуд отвечает, что они проведут дознание, чтобы выяснить обстоятельства смерти Роба. Коронер, занимавшийся вскрытием, работу закончил и передал тело Роба в морг похоронного бюро. Так что можно готовиться к похоронам. А дознание они проведут вскоре после похорон. Все это время констебль смотрит на меня, словно знает, что я недоговариваю. Потом просит: если я еще что-нибудь вспомню, обязательно ей сообщить. Наконец они уходят.

Когда за ними закрывается дверь, на меня наваливается дикая усталость. Мама прислоняется к спинке дивана, зажмуривается и громко вздыхает. Я пытаюсь последовать ее примеру. У меня тяжелеют руки и ноги, будто их придавили креслом. Но стоит закрыть глаза, я вижу лицо, глядящее на меня из раковины. И снова слышу голос: «Си, я иду».