Глава 39

7 августа 626 года. Константинополь. Десятый, и последний, день осады.

Штурм города не прекращался даже ночью. Каган бросал на стены все новые и новые силы, держа всадников в резерве. Пока что на стены лезли только словене, которые уже и рады были бы дать деру, но аварские лучники нацеленными на них жалами стрел недвусмысленно намекали — пути назад нет. И гора трупов под стеной лишь росла. Их было столько, что даже времени передышек, которые враги иногда давали друг другу, не хватало для того, чтобы сжечь их по обычаю. Тысячи тел лежали вдоль стен города, который и не думал сдаваться.

Осадные башни двинулись вперед, их толкали десятки воинов. Тронулись и тараны, которые начнут методично колотить в стены и ворота, пока не проломят их. Кое-где отряды словен смогли перебраться через первый ряд укреплений, но тут же понимали, что оказались в каменном мешке, выхода из которого не было. Их расстреливали сверху, или просто рубили, когда они все-таки пытались залезть на стену по приставным лестницам. Баллисты крушили осадные башни и, то одна, то вторая останавливались, когда особенно меткий камень с хрустом ломал опору, и деревянная громада валилась набок, погребая под собой самых нерасторопных. Из баллист расстреливалась и пехота, которая толкала башни вперед. Потери были такие, что атаки раз за разом захлебывались. Даже отчаянные до безумия язычники, не слишком ценившие жизнь, приходили в ужас, а привычные к войне аварские кони начинали беситься от тяжелого запаха крови и внутренностей. Стрелы и камни не щадили и всадников тоже, немало их погибло, а ранено было еще больше.

Двенадцать тысяч воинов, которыми командовал опытный полководец — большая сила. А когда эта сила подкрепляется ополчением цирковых партий, флотом и десятками баллист — штурм города становится делом совершенно безнадежным. Это понимал и великий каган, который бросал на стены все новые и новые отряды, которые лишь отвлекали защитников от главного направления удара. Да у него и выбора особенного не было. Гигантская орда сожрала все вокруг на неделю пути, и совсем скоро в лагере начнется голод. Авары не умели снабжать армии подобно ромеям, каждый ел то, что принес с собой или раздобыл по дороге. Эту войну нужно было срочно заканчивать.

Воды залива Золотой Рог были покрыты многими сотнями долбленых лодок. Их было столько, что казалось, по ним можно было перейти на другой берег, не замочив ног. Но что они делали тут? Разве Влахернскую башню уже взяли? Зачем они пришли, когда должны были ударить по сигналу? Каган во главе трех сотен отборных всадников скакал к водам залива, чтобы убедиться, что гонец не соврал.

— Недоумки! — ревел он. — Великие боги! Какие глупцы! Какая сволочь зажгла этот сарай? Кто посмел? Я его на куски порежу!

— Это ромеи зажгли, — хмуро сказал гонец, который своими глазами видел пехотинцев, которые бросали факелы, поджигая деревянную ограду церкви святого Николая и стоявшие рядом с ней деревянные постройки. — Ромеи зажгли, а эти пустые головы подумали, что это и есть сигнал. Ну, и приплыли…

Каган зарычал, как раненый зверь. Его план, над которым он трудился долгие годы, рассыпался из-за глупости союзников и хитрости врагов. Ромейские корабли, набитые лучниками, топили и расстреливали войско словен, а воды залива понемногу превращались в огромное кладбище. Немолодой, но еще могучий степняк, который только час назад источал силу и власть, на глазах сгорбился и постарел, наблюдая избиение тысяч своих воинов. Корабли встали цепью, перекрыв оба берега, и поливали смертоносным дождем морскую гладь. Промахнуться было почти невозможно. Крики и стоны разносились водой далеко, и каждый из них убивал надежду на победу в этой войне.

— Глупцы! Какие же они глупцы! — бормотал каган, когда окончательно сорвал голос.

Он охрип от дикого крика. Крика, который говорил, что все кончено. Ведь в этом месте, которое было самым слабым в обороне города, и должен был случиться прорыв и с суши, и с моря. Как могли эти тупицы похоронить труды всей его жизни! Все помнят имя его отца и брата. О них поют песни в степи, их именем называют сыновей и пугают врагов. А кто теперь он сам? Неудачник, чье имя будет всеми забыто? Каган заплакал в бессильной злобе. Сколько воинов погибло! Сколько юрт будут оплакивать отцов и сыновей! И все зря!

Полсотни лодок все-таки прорвались к берегу у той самой церкви, но только радость их была преждевременна. Отряд армян, ощетинившийся копьями, сбросил их обратно в море, завалив мелководье трупами. В другом месте множество словен и германцев доплыли до берега вплавь, и теперь выбирались из воды прямо к копытам аварских коней. Сотня мокрых, измученных воинов затравленно смотрела в мертвые глаза повелителя, читая в них свой приговор.

— Убить их всех! — выдохнул каган, и стрелы с гулом полетели в воинов, которые чудом избежали смерти на воде. Раненых добили мечами и копьями, и те из словен, что еще плыли к берегу, повернули на север, где было мелко, и где не мог пройти ромейский флот. Им удалось уйти в свои земли, их никто не преследовал. Это избиение видели и те, кто штурмовал Влахерны, и злая весть покатилась по войску, заставив словен бросить свои позиции и начать бегство. Всадники не могли помешать этому, они уже и сами поняли, что все пропало. Никто из них не боялся смерти, но никто из них не хотел умирать понапрасну.

Ромеи на стенах восторженно заорали, и через две четверти часа из Золотых ворот вышла краса и гордость императорской армии — всадники-катафракты, закованные в чешуйчатую броню. Они просто смели остатки штурмующих, что еще задержались по незнанию у стен, и отступление величайшего войска, что видел этот город, превратилось в паническое бегство перепуганных людей, которые и не думали больше о каком-либо порядке. Армия мгновенно рассыпалась на мелкие отряды, каждый из которых спасал свою шкуру, видя полтысячи закованных в железо всадников. Впрочем, те быстро ушли назад, слишком мало их было, да и не смогли бы они дать сражение среди домишек столичных пригородов. Впрочем, дело свое они уже сделали. Армия великого Аварского каганата, армия, какой еще не видела Империя, просто перестала существовать.

А на следующее утро великий каган сидел в своем шатре, одинокий и молчаливый. Боги отвернулись от него, а значит, отвернулись и люди. Болгары, которые наотрез отказались погибать под стенами и стояли лагерем в стороне, ушли самыми первыми, когда словене начали бросать свои позиции. Не дело благородных воинов подыхать подобно данникам из лесной глуши. Они ушли, нагруженные награбленным добром, а хан Кубрат даже не попрощался напоследок, словно повелитель был уже мертв, и только притворялся живым. Словене и гепиды уже не боялись никого и, сбившись по родам, зашагали в свои земли. Они не могли простить избиения своих родичей.

Каган повелел разобрать оставшиеся башни и манганы, а потом сжечь тут все напоследок. Так оно и случилось. Аварские отряды потянулись на север, оставив за спиной пылающие предместья Константинополя. Народ Уар уходил отсюда последним, и каждого из всадников терзали нелегкие мысли. Что будет потом? Не начнется ли резня в степи, раз власть великого рода ослабела, и некому теперь держать порядок железной рукой. Как они доберутся в свои земли, ведь призрак голода уже витал над потрепанным войском? Земли, через которые они шли, были разорены дотла другими племенами. Вопросов было больше, чем ответов, и только прощальный привет от хана Кубрата расставил все по своим местам. Небольшой юркий всадник с перемотанным тряпкой лицом, ударил кагана стрелой в грудь и скрылся в наступившей темноте, нещадно нахлестывая коня. Впрочем, его выстрел хоть и был хорош, но он не достиг цели, ведь повелитель никогда не снимал доспеха за пределами своего кочевья.

— Догнать! — прохрипел каган, и десяток нукеров бросился в погоню. Впрочем, они тут попали в засаду в узком ущелье. В них полетели стрелы, а когда они все-таки прошли это место, на землю уже упало черное покрывало ночи, скрывшее незадачливого убийцу.