— Это хорошо… это очень хорошо, — Само не мог насмотреться на такую понятную и привычную вещь. — Начинайте производство немедля. В первую очередь Збыслава и Любаву снабдить, а потом отца Григория.

— Это еще зачем? — широко раскрыл глаза боярин.

— Библию напечатаем, — мечтательно ответил ему князь. — Ты, вообще, представляешь, о каких деньгах идет речь?

— Библию? Напечатаем? — Лют снова вытер обильно выступивший пот. — Ты, княже, о чем говоришь-то? Не поспеваю я за тобой!

— Ничего, потом поймешь! — улыбнулся князь. — Тут недавно Григорий жаловался, что ему церкви не на что строить, и я епархии долю в производстве новых жаток дал. А теперь знаешь, что будет?

— Что? — непонимающе смотрел на него боярин, для которого происходящее было просто каким-то дурным сном. Он не понимал, какое отношение имели разваренные в кисель тряпки к тем безумным деньгам, которые нужны для строительства каменных церквей.

— Если все получится, Лют, то я сам пойду к Григорию долю просить, — мечтательно сказал Самослав. — И поверь, на соли мы будем куда меньше зарабатывать.

В то же время. Сирмий (совр. Сремска Митровица. Сербия).

Огромный город, что столетия держал варваров, не пуская их в благодатные земли Греции, представлял собой печальное зрелище. Когда-то давно Сирмий был столицей императора Галерия, а со временем превратился в простую пограничную крепость, что охраняла покой Балкан. Сорок лет назад великий Баян I отнял ее у ромеев после трехлетней осады, и теперь лишь руины старинных зданий напоминали о прежнем величии. Гепиды и словене, что жили в этих местах, заселили немногие дома, пощаженные огнем, и распахали убогие клочки земли, засеяв их ячменем. Стены и башни были еще целы, но смотрели на проходящее войско угрюмо, словно сожалея, что не могут больше сдержать конную орду, идущую в набег на земли Империи. Выбитые ворота зияли почерневшим зевом, смущенно показывая скрывающееся за ними убожество. Город грустил, это чувствовал каждый, кто проходил мимо. Он хотел выбросить из своей утробы никчемных дикарей, ковыряющих его окрестности деревянной сохой. Он хотел прогнать тощих коров, что паслись на его форумах и рынках. Он хотел, чтобы его стены и башни снова заняли защитники Империи, которые и тогда уже были варварами, точно такими же, что шли сейчас мимо, равнодушно глядя на руины старой столицы. Варварам города ни к чему. Они научились их грабить, но так и не научились в них жить. Они и из этого города сделали свою деревню, не понимая, зачем им нужно такое великолепие. Здесь не осталось ни одного железного гвоздя, ни кусочка бронзы или меди. Все это растащили новые хозяева, для которых кусок железа был важнее, чем изысканная мозаика на полу церкви. На мозаику им было плевать, они молились своим богам, таким же диким, как и они сами. Обгорелые руины затянуло травой, и сквозь каменную кладку пробрались своими корнями вездесущие кустарники, превратив город в густые заросли.

Добрята вертел головой, с любопытством осматривая окрестности. Его род шел одним из последних. Всадники, что пасли своих коней в этих местах, опережали их на месяц, и были уже в Македонии и Фракии, охватывая Константинополь гигантской дугой. У Империи не было сил защищаться, и она вся собралась в стенах городов, осаждая божьи храмы в фанатичном порыве. Людям было страшно. Гигантские владения императоров съежились до полосы земли вдоль моря, от Фессалоник до Константинополя, и от Афин до Коринфа. А остальные города стремительно нищали в окружении варварских княжеств, называемых «склавиниями». Десятки склавиний, образованных разными племенами, постепенно забрали себе лучшие земли, вытеснив бывших владельцев в пустоши и горы, а то и вовсе превратив их в рабов[32].

Добрята шел с племенем Уар, с тем его родом, что подчинялся хану Эрнаку. Обескровленные племена кочагир, консуяр и тарниах остались на севере, чтобы сдерживать орды хищных полукровок. Горячие головы, что рвались в этот поход, остудили ханы племен. Шаманам было знамение — новая война не станет удачной, а вместо добычи принесет только новое горе в и без того поредевшие племена. Гадания на костях предрекали беду. Как ни бросали их, выпадала смерть. И устрашенные всадники никуда не пошли. Они не боялись смерти, но страшились немилости богов.

Отряд Добряты шел к Константинополю, как и остальное войско. Их путь будет длиннее, ведь там, где прошли другие всадники, уже нет ни еды, ни травы для коней. Роду хана Эрнака предстояла непростая дорога — прямо до Фессалоник на юг, а потом вдоль берега моря, по тем местам, что еще не успели разграбить другие отряды. В дне пути от них шли огуры, еще в дне пути — воины народа хуни, а дальше на восток через низовья Дуная переливалась болгарская орда, одна из самых сильных в войске кагана. Всадники гнали с собой стада лошадей, не надеясь прокормить войско тем, что могут награбить в пути. Потому-то и шло гигантское войско ровно с той скоростью, что брел самый старый конь. Впрочем, отстающих животных резали в тот же день.

По дорогам шли многочисленные отряды словен, которые уже ничем не напоминали тех дикарей в холщовых штанах, что впервые пришли в эти земли. К удивлению Добряты, они были неплохо вооружены, а многие даже носили доспех и были опоясаны мечом. Местные племена на диво быстро научились воевать в правильном строю, регулярно поколачивая отряды ромеев, что пробовали согнать их с этих земель. Только высокие стены спасали подданных империи, да и то не везде. Отряды двигались не только по суше, но и по воде, и из гирла Дуная на морской простор выплеснуло многие сотни лодок — однодеревок, которые пошли вдоль берега к столице мира, останавливаясь только тогда, когда на берегу появлялась какая-нибудь нетронутая вилла.

Железная воля аварского кагана стронула с мест целые племена, и они шагали на войну семьями и родами, вместе с женами и детьми. Все они шли к столице мира, надеясь поживиться его богатствами. Город будет осаждать чудовищное по размерам войско, восемьдесят тысяч человек. Но и сам город был невероятным по размеру, а его население вместе с пригородами превышало четыреста тысяч. Только персидский Ктесифон и китайский Чанъань могли поспорить с Константинополем по многолюдности.

Ни ханы племен, ни воины, ни сам каган не знали, что столица была готова к обороне, как никогда. Патрикий Бон, старый, опытный воин, забил ее съестным под завязку. А с азиатского берега из победоносной армии приплыли отряды армян, которые заняли оборону на стенах. Цирковые партии вооружились и тоже готовились защищать родной город. Сегодня их буйство было только на пользу стране. Десятки кораблей стояли на рейде, укомплектованные гребцами и лучниками, а стены и ворота были приведены в такой порядок, какого не бывало со времен великого Константина.

Ничего этого не знал и Добрята, у которого были весьма общие установки. И наиглавнейшая из них — не лезть на рожон, и при этом постараться отличиться, попавшись на глаза кагану. Впрочем, второе было не столь важно, и скорее было желательным, чем необходимым. Он подрос, войдя в тот возраст, когда сыновья всадников уже шли в свой первый набег, его плечи раздались вширь, а руки стали жилистыми и узловатыми. Он сменил лук на новый, намного более тугой, чем тот, что был раньше. А стрелы его были теперь длиннее почти на пядь. Рыжевато-русые волосы Добряты спускались ниже лопаток. Они были собраны в косы с вплетенными в них по степной моде лентами.

Да, боярин Звонимир дал ему множество наставлений перед этим походом, и все они были весьма расплывчаты. Все, кроме одного. И именно ради него воин Тайного Приказа Добрята шел в этот поход. Он собственными руками должен положить самый важный камешек в ту мозаику, что собрал князь Самослав, находящийся в далеком Новгороде.