— Ловушки в лесах, повелитель, — понуро ответил Онур. — Завалы на узких тропах, ловчие ямы, стрелы, пущенные в спину. Словене хорошо сражаются в лесу. Это в поле они ничтожны. Но дома, в своих чащах… Они научились хорошо воевать, о великий. Коню негде пуститься вскачь на лесных полянах, некуда отступить, когда толстые деревья падают позади. Нам больше нечего делать в этих лесах. Эти походы не дают добычи, но губят наших воинов.

— Так и не суйтесь туда больше, — брезгливо посмотрел на него каган. — Если вы стали слабы, как бабы, то сидите дома и шейте одежду. Может, не будете тогда выглядеть, словно оборванные пастухи.

— Наши дети бились достойно, великий каган, — отчетливо ответил Онур. — Не трогай их память. А через пять лет сыновья моих сыновей сядут в седло и отомстят за своих отцов. Это я тебе обещаю.

— Я уже слышал много обещаний. И все они оказались пусты. Ты привез мне подарки, старик, и хочешь стать тудуном в тех землях, — презрительно посмотрел на него каган. — Я прав?

— Твоя проницательность равна твоей отваге, великий каган, — поклонился Онур. — Мой род отдаст все, что имеет. Прости нас за скромный дар.

— Мне не нужно от вас ничего! — зло выплюнул каган. — Даже если твои сумы полны золота, ваши подачки меня не интересуют. Нищее племя, которое не может справиться с полуголыми дикарями. Уходи, старик, и уноси отсюда свое барахло. Я пришлю в ваши земли того, кто наведет там порядок. И это будешь не ты.

— Но, великий…, — упрямо посмотрел на своего государя Онур.

— Убирайся! Разговор окончен!

Всадники поклонились повелителю мира, и не глядя друг на друга, потянулись из покоев кагана. Им было безумно стыдно. Словно их сейчас макнули лицом в грязную лужу. Ведь каган даже за стол их не позвал, словно они были последними из его слуг. Особенно стыдно было старому Онуру, что носил на шее серебряную цепь с пятиконечной звездой.

— Плохо! Все очень плохо! — говорил он самому себе.

— И ничего не плохо, — спокойно ответил ему Добрята, который скакал рядом с ним. — Так и должно было быть.

— Так князь знал? — удивленно вскинул глаза на мальчишку Онур.

— Он допускал, что так будет, — спокойно ответил Добрята. — И на этот случай дал мне указания.

— Так зачем же тогда мы ездили сюда? — еще более удивленно спросил Онур. — Неужели, чтобы…?

— Ага! — растянул в улыбке рот мальчишка. — Вот для этого самого!

— А новый тудун? — спросил совершенно сбитый с толку Онур. — С ним как быть?

— Я пока у тебя в кочевье поживу, уважаемый Онур, — почтительно склонил голову Добрята, не ответив на вопрос. — Ты меня научишь на полном скаку стрелять.

— Ты должен ненавидеть нас, — испытующе посмотрел на него Онур. — Мы много боли принесли твоему племени. Почему я не чувствую в тебе зла?

— А нет больше никакого племени, — просто посмотрел на него Добрята. — Все мы княжьи люди. И я, и ты. Только я это уже понял, а ты пока нет. Но это пройдет, вот увидишь, почтенный Онур.

Сегеня бессмысленно ковырял стены деревянного сруба с крошечным окошком, в котором он сидел уже не первый день. Толстая низкая дверь запиралась снаружи на железный засов. Он увидел это, когда его сюда привели. Делать было нечего совершенно, и дни тянулись убийственно медленно. Он снова начал вспоминать. Воспоминания — это единственное, что у него оставалось. А ведь у него почти получилось… Это было так.