— Алексей Платонович, — сказал Трубецкой. — Капитан просит сержанта вас проводить и говорит, что на крыльце еще и поляк, Стась, караулит. Вы поняли меня?
— Стась? — вроде как обрадовался ротмистр, вставая со скамьи. — Хороший мальчик. Послушный сын достойного отца…
— А вы полагаете, что он плохой сын? — спросил француз, глядя на исписанный лист бумаги перед собой на столе. — Если бы все было наоборот и это ваш ребенок готовился сражаться с врагом, вторгшимся на вашу родину… Вы были бы против того, чтобы он убивал оккупантов?
— Привязанных к столбу? — вопросом на вопрос ответил ротмистр. — Вы были бы счастливы, если бы ваш сын пытал и убивал людей, пусть даже оккупантов?
— Это не мой сын, — холодно произнес капитан.
— Вот вы и ответили на свой вопрос, — так же холодно отрезал Чуев.
Сержант распахнул перед ним дверь, Чуев кивнул и вышел из комнаты. Сержант подождал несколько мгновений, пока не скрипнула входная дверь в сенях, и вышел следом, держа вытащенный из-за пояса пистолет в опущенной руке.
Капитан встал из-за стола и прошелся по комнате, заложив руки за спину.
Он должен принять решение, это понятно. И он не в особом восторге от того, какое именно решение придется принять. Француз может говорить все, что угодно, но делать…
— Кстати, капитан, а как вас зовут? — спросил Трубецкой. — Я представился, ротмистр — тоже, я даже знаю, что вашего сержанта зовут Жан, а вот ваше имя…
Капитан дернул щекой и не ответил.
— У меня возникает странное ощущение, что по какой-то причине вы стремитесь сохранить инкогнито… — Трубецкой продолжал разминать руки, спрятанные под плащом. — Как будто готовитесь совершить бесчестный поступок и боитесь, что слухи об этом распространятся…
Пальцами руки по очереди он прикасался к кончику большого пальца. Мизинец… безымянный… средний… указательный… И в обратном порядке. Быстро. Как можно быстрее…
Пальцы обеих рук работали безошибочно. Но это были пальцы, только пальцы… Несколько оборотов кистями рук — получается, гибкость вернулась, боли почти нет… Встать бы сейчас, проделать несколько упражнений, убедиться, что это вновь приобретенное тело слушается как родное…
— Капитан Анри Люмьер, — сказал француз.
Не щелкнул каблуками, не кивнул, а просто произнес: капитан Анри Люмьер.
Здравствуйте, подумал Трубецкой. И вот мы снова возвращаемся к рассуждениям на тему допустимости активных и необратимых действий в прошлом. Убить случайно или специально предка значимого в будущем человека. Стендаль вот где-то в Великой Армии обретается, влепить ему случайно пулю в голову — и все, пойдет французская и мировая культура по другому пути. Во время бесед с Дедом такие вещи выглядели лишь фигурами речи, отвлеченными рассуждениями на тему воздействия на естественный ход истории. Можно ли убивать? Вот, скажем, придется все-таки с капитаном драться, а он — предок изобретателей кинематографа. Должно это останавливать Трубецкого?
Убить капитана, и первая кинопремьера пройдет не в кафе на бульваре Капуцинок в Париже, а года на два позже, в Лондоне или Берлине. И фильм будет называться не «Прибытие поезда», а «Приплытие парохода»…
Чушь какая-то.