Он говорил намного быстрее, чем обычно. Что, черт подери, так вывело его из себя?

Майло молчал. Швинн с горечью рассмеялся, отодвинулся от Майло и с такой силой откинулся на спинку сиденья, что Майло вздрогнул.

— Послушай, парень, дерьмо, что мы разгребали с тех самых пор, как я согласился взять тебя в напарники, — негры и мексикашки, которые выпускали друг другу кишки и ждали, когда мы их подберем, а если мы не подбирали, никому до них не было никакого дела, — ты думаешь, в этом заключается наша работа?

Лицо Майло стало малиновым от самого подбородка до кончиков ушей, однако он молчал.

— Вот это… — сказал Швинн и вытащил из внутреннего кармана костюма стандартный небесно-голубой конверт, из которого достал пачку цветных фотографий с логотипом лаборатории, работающей двадцать четыре часа. Снимки, сделанные на Бодри.

Он разложил их веером на своих костлявых коленях, картинкой вверх, словно гадалка карты. Сделанные с близкого расстояния снимки тела девушки, головы, с которой снят скальп, лица, расставленных ног…

— Вот за это, — сказал Швинн, — мы получаем деньги. А остальное вполне могут сделать и разные там клерки.

После первых семи убийств Майло начал считать себя клерком с жетоном детектива. Но не осмелился сказать, что согласен со Швинном. Когда он с ним соглашался, сукин сын, казалось, впадал в ярость.

— Ты думал, тебя ждет веселая жизнь, полная удовольствий, когда подал рапорт в отдел убийств, надеялся стать Настоящим Героем, грозой плохих парней? — спросил Швинн. — Правильно? — Он заговорил еще быстрее, но умудрялся четко произносить каждое слово. — Или, может, ты слышал всякие глупости про то, что в отделе убийств работают интеллектуалы, а у тебя степень магистра, и ты решил: «Эй, работенка как раз для меня!» Ну а теперь скажи мне: это тебе представляется интеллектуальным? — Он ткнул пальцем в фотографии. — Ты считаешь, с подобным делом можно разобраться при помощи мозгов?

Покачав головой, словно проглотил какую-то гниль, Швинн подцепил ногтем угол одного из снимков и перевернул его.

— Послушай, я только… — начал Майло.

— Тебе известно, сколько подобных дел раскрыто? Клоуны в академии, наверное, рассказывают, что в отделе убийств раскрывается от семидесяти до восьмидесяти процентов дел? Чушь собачья. У них речь идет о самых простых и дурацких делах — и раскрываться они должны на все сто процентов. Так что восемьдесят процентов не так чтобы очень много. Дерьмо. — Он отвернулся и сплюнул в окно, затем снова повернулся к Майло. — А вот с убийствами вроде этого, — он снова подцепил ногтем снимок, — хороший результат, если удается найти преступника в четырех случаях из десяти. Иными словами, ты терпишь поражение, и плохой парень снова совершает убийство и говорит тебе, так же, как и ей: «Идите ко всем чертям».

Швинн принялся постукивать по снимку, и его указательный палец то и дело останавливался на животе девушки.

Майло вдруг сообразил, что затаил дыхание и не дышит с того самого мгновения, как Швинн начал свою тираду. Краска так и не сошла с его лица, щеки пылали, и он потер их рукой.

Швинн улыбнулся:

— Я тебя разозлил. Или напугал. Ты всегда трешь лицо, когда напуган или сердишься.

— Чего ты добиваешься, Пирс?

— Ты сказал, что мне удалось много узнать, а я не узнал ничего.

— Я хотел только…

— Никаких «только», — перебил его Швинн. — У нас нет места для всяких там «только». Нет места для собачьего дерьма. Мне совсем не нужно, чтобы начальство подсовывало мне какого-то… идиота со степенью маг…