– Алло, ты слышишь? – спросила она.
– Калипсо сегодня тоже не спится, – ответил он.
Она представила, как он стоит на жутком пешеходном мостике, глядя вниз, на темный полуподвальный этаж.
– Это просто восходящий поток воздуха, – сказала она.
– Это ты так думаешь.
Чай не успел остыть, когда телефон зазвонил еще раз.
– Ты права. – Джевон говорил, понизив голос. – Я стою у двери Переплетной. Он там, внутри.
Кори поставила чашку на стол.
– С ним все в порядке?
– В общем, да. Просто сидит там на старом резаке для бумаги, странно так улыбается и напевает что-то себе под нос. Я его позвал, но он не отвечает.
– Ладно, слушай. Я сейчас возьму «Убер» и…
– Он голый, Кор. На нем нет никакой одежды.
– О, боже. С ним что-то случилось?
– Да кто знает. Но ты же понимаешь, что я должен об этом доложить?
– Погоди. Немножко подожди. Пожалуйста.
– Ну, давай быстрей.
Он сидел на краю старого станка «Quintilio Vaggeli», а длинное лезвие, изогнутое, как ятаган, нависало у него над головой. Кори смотрела на него, стоя в дверях. Вроде бы, он не был ранен и не собирался себя поранить, и он был не до конца раздет. На нем были трусы, а остальная одежда сложена аккуратной стопочкой на полу. Казалось, он пребывал в каком-то трансе: сидел, сложив руки на коленях, слегка раскачиваясь и напевая себе под нос. Колыбельную? Нет, детскую песенку. «Греби, греби, плыви на своей лодке». Босые ноги мягко покачивались в такт песне, а покрасневшие глаза смотрели куда-то вдаль, в пустоту. В воздухе стоял странный запах, смесь чего-то химического и чего-то еще, похожего на кислое молоко, – и все это смешивалось с запахом старой бумаги и клея. Вокруг Бенни на столешнице резака и на полу под ним лежали маленькие белые сугробы из сотен кусочков бумаги. Он неплохо позабавился с итальянским инструментом.
– Бенни? – позвала Кори.
Он моргнул, но не откликнулся. У него все еще было лицо и тело маленького мальчика, худая узкая грудь, округлый живот, гладкие щеки были мокры от слез. Кожа золотистого цвета, а волосы слиплись, словно от чего-то клейкого, и торчали пучками в разные стороны. Голос все еще высокий и надломленный.
– Бенни, ты меня слышишь? – Кори шагнула ближе. Его губы едва шевелились, и казалось, что песня исходит откуда-то издалека, из дальних уголков Переплетной или даже из-за пределов Библиотеки. Прислушавшись повнимательнее, Кори услышала эхо, так что песенку вместе с Бенни пел еще один голос, или десять, или десять тысяч, и все они в меланхоличной гармонии повторяли эти слова.