Книги

Книга Асты

22
18
20
22
24
26
28
30

— Никто не назовет тебя Великим Датчанином, это точно, — сказала я ему.

Март, 20, 1921

Гарри сообщил нечто удивительное. Мы собирались поехать в Кью-Гарденс, но полил дождь, и мы пошли в театр на дневной спектакль. Пьеса оказалась неинтересная, вряд ли я вспомню ее через неделю. Поразительно, как мне удалось уговорить Гарри взять билет и пойти вместе со мной. Мы обнаружили, что одинаково воспринимаем эту ужасную постановку, нам хотелось смеяться над сентиментальностями, и мы оба зевали на длинных монологах. Сейчас все пьесы об одном и том же: о войне и ее последствиях, о родителях, потерявших сыновей, об искалеченных парнях, о девушках, которые останутся старыми девами, потому что все юноши погибли.

После спектакля я стала чуть настойчивее и пригласила Гарри выпить со мной чаю в кафе. Мы говорили о Свонни, затем о девушке из пьесы, чьего жениха убили на войне, и я открыла ему сердце. Вдруг для Свонни не найдется подходящего жениха? Действительно, слишком мало осталось молодых мужчин, только пожилые да мальчишки. Все достойные молодые люди убиты.

Я заглянула в начало записи и увидела, что хотела рассказать об удивительном сообщении Гарри. Кажется, я слишком долго хожу вокруг да около. Мы продолжили разговор о ненависти англичан к иностранцам, и он сказал, что нам с Расмусом повезло с именами. Они хоть и датские, но звучат по-английски, а вот у него была немецкая фамилия. Его дед был немцем и переехал сюда в 1850 году, и хотя его отец родился в Лондоне, и сам Гарри тоже, у него возникло предчувствие, что лучше изменить фамилию — на случай, если начнется война. Я подумала, что это очень умно с его стороны, и сказала ему об этом, вспоминая мистера и миссис Клайн, которые недостаточно изменили свою фамилию и все еще страдали от этого.

Да, назваться Дюком — очень умное решение. Он сказал, что не говорит по-немецки, но читать умеет и нашел в немецко-английском словаре эквивалент своей фамилии. Это случилось еще до знакомства с его будущей женой, и, начав за ней ухаживать, Гарри оформил смену фамилии официально.

Кстати, о людях, которые умеют и не умеют читать. Хансине родила девочку и назвала ее Джоан. Это называется, она не хотела детей.

Свонни удивила меня просьбой навестить новорожденную, поэтому Гарри отвезет нас туда. Мы с ним хорошие друзья, и с каждой неделей классовый барьер между нами, кажется, становится все тоньше. Разница полов — другое дело. Хотя, строго говоря, я хозяйка, а он слуга, пусть даже мы ничего ему не платим, я чувствую очень остро, что он — мужчина, поразительно красивый, а я — женщина, которая, осмелюсь сказать, лучше большинства женщин разбирается в нюансах сексуального удовольствия. Откровенно говоря, я бы сказала, что знаю о любви, знаю, как это бывает у других, но знаю также, что у меня так никогда не было. И я страстно желаю этого. Даже в мои годы я хочу любви.

Однако если нет ответного чувства, полагаю, это скоро пройдет. Этим летом мне исполнится сорок один, но у меня нет ни одного седого волоса. Сегодня утром я тщательно проверила всю голову. Каждый волосок такой же золотистый, как и прежде. У бедняги Расмуса борода совершенно седая, хотя волосы на голове все еще каштановые.

Июнь, 23, 1923

Прошлой ночью мы с Расмусом вернулись из Парижа. Я не пишу в дневник, когда уезжаю на отдых, и скучаю по нему. Праздники — странная вещь. Ты ждешь перемен и отдыха — но что получается? Если с тобой человек, с которым тебе не о чем говорить, потому что у вас нет общих интересов, дни становятся бесконечными и тянутся медленно. Мы ходили в Лувр, поднимались на Эйфелеву башню, ездили в Версаль и гуляли по Елисейским Полям, но Расмуса волнуют только машины.

В Париже их много, и практически каждую он провожает взглядом, не отрывает от них глаз, рассказывает мне о них всякую всячину, в которой я не понимаю и не хочу понимать. Странно, одно занятие было нам одинаково интересно и приятно — покупка одежды для меня. К его чести, ему все равно, сколько денег мы на это потратим.

Париж диктует новую моду: женские сорочки больше не носят, силуэт платьев — прямой. Талия занижена почти до бедер и без пояса. Мы поехали к «Пату»[34] купить черно-белое платье, прямое, со складками и пелериной. Затем — к «Шанель» за фуляровым костюмом с набивным рисунком. Многие модные модели основаны на индокитайских национальных костюмах, но мне это не нравится. Я не хочу выглядеть как какая-нибудь камбоджийская крестьянка. Я купила для Свонни длинное платье из крепдешина со съемной вставкой, очень светлого желто-зеленого оттенка. Расмус решил, что это мне. Неужели он мог подумать, что я надену платье до лодыжек?

Я скучала по дневнику и также — о, намного больше! — по Гарри. Все время, пока мы разъезжали с Расмусом, я думала, какой стала бы поездка, будь моим спутником Гарри. Как мы могли бы беседовать, смеяться, делиться впечатлениями. Я думаю, нам хотелось бы увидеть одно и то же, мы оба любим живопись, особенно портреты. Как бы мы радовались вкусной еде — мы оба ужасно любим деликатесы, а Расмус ест, просто чтобы жить.

Завтра я увижу Гарри. Мне надо с ним посоветоваться. Конечно, можно было бы спросить и Расмуса, но я знаю, что он скажет. Если это устраивает меня, то ему все равно.

Дома нас ждало письмо от Бенедикте. Она спрашивала, отпущу ли я Свонни к ним погостить. Она говорила не о неделях, а о месяцах, возможно о полугоде. Не уверена, что выдержу такую долгую разлуку с ней, но я спрошу Гарри, что думает он.

Апрель, 12, 1924

Расмус ликует! Сегодня он услышал, что ему разрешили нечто под названием «концессия „Кадиллака“ на Британских островах». Это означает, что теперь только он может продавать «кадиллаки» в этой стране. Ну, он и еще мистер Клайн, с которым он собирается работать. Он окончательно рассорился с мистером Хаусманом, который, по словам Расмуса, украл у него тысячи.

Они хотят открыть демонстрационный салон на Кингс-роуд в Челси. Думаю, что за этим последует предложение переехать из «Паданарама» в Чейни-Уолк или в другое подобное место, но я, конечно, откажусь. Я научилась отстаивать свои интересы немного лучше, чем в довоенные дни, когда он мог за месяц объявить, что мы переезжаем, и мне приходилось подчиняться.

И вчера мне представился случай настоять на своем. Расмус сообщил, куда мы поедем летом. Две недели в Богнор-Регис — знать бы, где это? — с девочками и две недели в Брюсселе мы вдвоем. Я не хочу ехать в Брюссель — что я буду делать там целых четырнадцать дней наедине с ним? Мы страшно поругались, это была самая ужасная наша ссора. Мария все слышала и заплакала.

Я готова убить Расмуса. Он посадил девочку к себе на колени — это в ее тринадцать лет! — и сказал, что, если он окончательно поссорится и не сможет дальше жить здесь с Mor, она тоже переедет и будет жить с ним, станет его маленькой хозяйкой. Я закричала на него, чтобы он не говорил такое детям. Но хуже всего, что Мария заявила: если такое произойдет, Mor выйдет замуж за дядю Гарри.

Она уже достаточно взрослая, чтобы не говорить подобное. Было бы простительно болтать об этом в шесть лет. Мария по-прежнему сидела у Расмуса на коленях, прижимаясь щекой к его бороде. И я видела, как он ухмыльнулся над ее макушкой.

— Значит, Mor собирается замуж за своего шофера? — сказал он ей, а затем обратился ко мне: — Так вот к чему привели твои поездки наедине с этим мужчиной!