Очень странное совпадение. Когда Мария приехала сегодня к чаю, то сказала, что собирается подарить «Паданарам» Энн на семилетие. Кажется, у нее день рождения в декабре, надо посмотреть. Я любила этот дом, я имею в виду большой, а не глупую игрушку, которую сделал Расмус и из-за которой я так на него рассердилась, потому что он сделал ее не для Свонни. «Девяносто восьмой» не так уж плох, но район запущенный и все больше напоминает мне о давно минувших днях на Лавендер-гроув.
Я благодарна Марии, что она не упоминала о своем «Паданараме», когда к ней приезжала Свонни, и даже убирала его подальше. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, Свонни до сих пор обижена на отца за пренебрежение. Забавно: сейчас он очарован ею, проводит массу времени в ее доме и надоедает Торбену россказнями о том, что его надувают. То же самое он делает и у Марии. Глупый старик! Не сомневаюсь, что все было бы иначе, выйди Свонни замуж за бедняка и живи где-нибудь по соседству в Хорнси.
Прошли годы с тех пор, как рухнул бизнес Расмуса и «Вестербю Авто» перестало существовать, но он до сих пор каждый день говорит о том, кто его надувал, кто загубил дело и чего он мог бы добиться, если бы люди не обошлись с ним так подло. Интересно, понимает ли он, как выглядит в тугом воротничке, в шляпе, напыщенный, когда сидит в своем «фиате», старой черной коробке? Но может ли женщина, даже такая бессердечная, как я, избежать нежности? Если он старый глупец, то я сентиментальная старуха. Я смотрю на него и вспоминаю — один или два случая. Столетней давности. Я вспоминаю ту ночь, когда он вернулся, но не то, что я записала. Я понимаю, это не совсем правда. Но не стоит делать вид, что я беспокоюсь о нем, вовсе нет.
Приходили девочки поговорить о званом ужине в честь нашей золотой свадьбы, который они устраивают для нас у Фраскати. Что за ерунда! Во-первых, там не будет хорошей еды. Я думаю, что сейчас с этим даже хуже, чем во время войны. Все, что могут предложить в ресторане, это волованы[36] и бланманже. Судя по вкусу, волованы начиняют консервированными овощами, возможно так оно и есть. Мы знаем, что будет плохо. Список гостей тоже вызовет много вопросов, я это предвижу.
Я не хочу приглашать Хансине. Это идея Марии. Она упрекнула меня в снобизме, но не в нем дело. Я не скажу почему. Между прочим, Джоан Кроппер вышла замуж. У ее мужа хорошая работа с неплохим жалованьем. Их дом намного больше «Девяносто восьмого», и Хансине живет с ними с тех пор, как умер Сэм. Можно сказать, что она достигла в жизни высот, о которых и мечтать не могла, а мы наоборот. Мне она не нравится. И никогда не нравилась. Дело не в том, что она напоминает мою молодость, хоть это и так. Просто когда я вижу ее широкое, красное, грубое лицо, пустые глаза, глупую улыбку, то чувствую нечто, не свойственное мне. Страх.
В конце концов, на своем празднике я имею право видеть только тех, кого хочу. Приглашать Хансине я не буду, а на том, чтобы пришел Гарри с женой, настою. Избежать ее присутствия я не могу. Если Марии это не понравится, то Свонни будет на моей стороне, она любит Гарри. Она вообще не стала бы устраивать этот прием. Разве не глупо праздновать факт, что мой муж и я, которые даже не любили друг друга на протяжении сорока девяти лет, были вместе и пятидесятый год?
Я никогда и никому не жаловалась на Расмуса, пока он был жив. У меня был дневник, где я могла излить душу. Я не делилась даже с Гарри, хотя знала, что он никому не расскажет.
Когда долгие годы ведешь дневник, то это уже не просто записи твоей жизни и мыслей — он становится почти живым. Личностью, с которой ты можешь поговорить, рассказать обо всем, ничего не скрывать, даже того, что считаешь дурным. Или общество считает. Ни с кем я не быть столь откровенна, даже с Гарри. Если подумать, есть тысячи вещей, которые я чувствую, но никогда не осмелюсь сказать Гарри. А дневнику я доверяю все, кроме одного.
Несмотря на то что я никогда не жаловалась на Расмуса, это не мешало людям говорить, что я стану жалеть, когда он умрет. Вероятно, они замечали, что я к нему довольно безразлична. Даже Мария, которая хорошо меня знает, говорила в последние месяцы его болезни, что я стану скучать по нему сильнее, чем думаю. И вот он ушел, а я ничего не чувствую. Не скучаю. Я наконец свободна, и мне это нравится.
Когда года три назад умерла жена Гарри, казалось, он тяжело переживал ее смерть. Я помню, как он говорил, что на самом деле не очень хотел на ней жениться. Иногда у меня возникало желание напомнить ему об этих словах, но я никогда не позволила себе этого. Так можно заставить человека возненавидеть тебя. Хватит одного или двух слов. Они запомнятся навсегда. Она умерла, и он горевал, а я ревновала. Я все тогда записала, но перечитывать не буду. Я никогда не читаю прошлых записей. Я уже не помню, о чем тогда писала, но до сих пор ревную к мертвой женщине.
С кем из моих детей я теперь буду жить? Что за вопрос — конечно со Свонни. Я никогда не сомневалась, и все об этом знают. Разговор после похорон — всего лишь игра. Я буду немного дальше от Гарри, но это не имеет значения, ведь у него есть машина.
Все умирают, один за другим. Теперь — Хансине. Джоан Селлвей, урожденная Кроппер, прислала мне пошлую открытку с черной каймой.
На похороны я не пойду. В моей жизни было слишком много похорон. К тому же на этот день мы с Гарри взяли билеты на дневной спектакль.
Я перечитываю «Тяжелые времена». Наверное, раз в пятый.
Мне дважды в жизни предлагали выйти замуж, и эти предложения разделяют шестьдесят лет. Ответом на первое было «да», и это самая большая моя глупость, а второе мне сделали сегодня.
Я не ожидала этого. В конце концов, мне почти семьдесят семь, а ему, кажется, семьдесят пять, я не совсем уверена, но близко к этому. Он пригласил меня на ланч и повез в Южный Лондон, в очень милый французский ресторанчик на Шарлотт-стрит. Мы всегда получали удовольствие от совместных обедов, нам нравится одно и то же, мы оба любим плотно поесть. Когда мы пили кофе с коньяком, Гарри достал сигару. Мне нравится смотреть на мужчину, курящего сигару, хотя сама я, в отличие от многих датчанок, не курю. Он закурил и совершенно спокойно спросил:
— Аста, выйдешь за меня?
Совсем на меня не похоже — я не знала что сказать. Даже не покраснела. Вероятно, в моем возрасте это уже невозможно. Я, скорее, побледнела, и точно — вздрогнула.
— Я люблю тебя, — сказал он, — и знаю, что ты любишь меня.
— Да, — согласилась я. — Об этом и говорить не стоит.