Несмотря на потери в боях, 16-я стрелковая дивизия непрестанно росла как за счет пополнений, прибывающих из армии, так и за счет местного населения.

При отходе на Елань дивизии встретился отряд Куропаткина, созданный из бедных казаков и крестьян одной из станиц. Его объединили с другим отрядом, примерно тогда же примкнувшим к киквидзевцам — Коннолетучим имени Степана Разина, тоже из красных казаков. В результате возникла новая воинская часть — 3-й казачий революционный полк.

На базе партизанского отряда крестьян деревень Семеновки, Мачехи и Тростянки был сформирован еще один пехотный полк — Преображенский.

Однажды к домику, где размещался штаб дивизии, пришел седой как лунь казак лет семидесяти. Старик попросил часового пропустить его до самого «Васидорыча». (Киквидзе не любил, чтобы к нему обращались «товарищ начдив», потому бойцы, а вслед за ними и местные жители называли его чаще «товарищ Киквидзе» или обращались по имени-отчеству. Киквидзе, правда, тоже, обращаясь к кому-либо, чаще всего говорил не «товарищ боец», а свое неподражаемое «душа любезный», которое запомнили на долгие годы.)

Киквидзе случайно в это время вышел на крыльцо и спросил деда, что ему надо. Казак, вытянувшись во фрунт, бодро заявил, что желает вступить добровольцем в Красную Армию.

Киквидзе рассмеялся:

— Ну куда вам служить, папаша. Вы же, наверное, забыли, как оружие в руках держать.

Дед побагровел от обиды, но ничего не сказал, повернулся и ушел. Однако ненадолго. Минут через пятнадцать он вернулся, уже верхом на коне, при карабине и шашке. Воинственно потребовал снова вызвать к нему начдива. Когда Киквидзе вышел, старик ядовитым током предложил произвести ему «полную инспекцию». Посмеиваясь про себя, Василий Исидорович согласился. Тем временем на улице успела собраться целая толпа любопытствующих, и красноармейцев и местных. Слышались шутки, смех, подзадоривания. Старик держался невозмутимо. Серьезный вид старался сохранить и Киквидзе.

Срезав своей шашкой лозину, он воткнул ее поглубже в землю, сверху водрузил свою шапку.

— А ну, папаша, душа любезный, руби!

Дед развернул коня, отъехал шагов на пятьдесят, выхватил шашку и вихрем помчался к лозе. Сверкнул на солнце клинок — шапка упала на срубок. Все восторженно зашумели:

— Молодец, дед!

Киквидзе тоже был в восторге, но «инспекцию» решил провести до конца, понял, что лучшего агитатора за Красную Армию, чем этот старик, ему не сыскать. С деланной строгостью произнес:

— Так, рубить не разучился. Посмотрим теперь, как стреляешь.

Дед сдернул с головы казачью фуражку с выцветшим от солнца и времени верхом, протянул Киквидзе:

— Бросай!

И снова разогнал коня. Василий Исидорович высоко подбросил фуражку — тут же грянул выстрел. Подняв фуражку, Киквидзе долго цокал языком в изумлении: стреляя навскидку на полном: скаку, старый казак пробил ее пулей почти в середине.

Начдив обнял деда, извинился за обиду, поблагодарил за службу и торжественно при всем народе приказал немедленно зачислить добровольца по его собственной просьбе не куда-нибудь, а в эскадрон разведчиков.

В один из последних теплых дней судьба свела Киквидзе с человеком, о котором до сих пор народ поет песни.

Выйдя как-то из штаба дивизии, Кирилл Еремин увидел статного молодого парня с пышной шевелюрой, выбивающейся из-под фуражки, одетого в черный матросский бушлат. Привязав лошадь к коновязи, парень торопливой скороговоркой спросил Еремина: