Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я задаю несколько простеньких вопросов. Как вы познакомились?
Я записываю ее ответ, но не тороплюсь задавать следующий вопрос. Даю миссис Стомарти время подготовиться. Это самый неприятный момент в моей работе – когда приходится бесцеремонно вторгаться в чью-то скорбь. Хотя я знаю, что люди охотно рассказывают посторонним о близких, которых потеряли. Наверное, легче так, чем говорить о покойнике с родными, которые знали его как облупленного. Журналист, пишущий некролог, дает им шанс начать с белого листа и представить умершего таким, каким он, по их мнению, должен остаться в людской памяти. Некролог – это последний ярлык, который навешивают на человека.
Скорбным тоном я спрашиваю:
– Миссис Стомарти, расскажите мне о поездке на Багамы.
Она ставит бокал на тиковый журнальный столик:
– Джимми там нравилось. У нас был дом, на Эксуме.
Я смотрю вниз и вижу, что она сжимает и разжимает пальцы ног. Либо это ее способ заниматься йогой, либо Клио Рио нервничает. Я спрашиваю, случилось ли
Она фыркает:
– Для Джимми
Я записываю каждое слово, а сам думаю о том, как быстро миссис Стомарти привыкла говорить о Джимми в прошедшем времени. Обычно свежеиспеченные вдовы разглагольствуют о мужьях так, словно те еще живы.
Например: «Для Джимми каждая поездка на острова как отпуск». Или: «Он любит плавать с аквалангом». И так далее.
Но Клио ни разу не оговорилась. Никакого подсознательного отрицания. Джимми Стома мертв.
– Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в тот день, когда он умер? – прошу я.
Она поджимает губы и берет бокал. Я жду. Она кладет в рот кубик льда и говорит:
– Это был несчастный случай.
Я молчу.
– Он нырял взглянуть на обломки самолета. На глубину пятьдесят, шестьдесят футов. – Миссис Стомарти перекатывает кусочек льда то за одну щеку, то за другую.
– Где?? – уточняю я.
– Недалеко от Чаб-Кэй. Там повсюду затонувшие самолеты, – добавляет она. – Напоминания о прежних веселеньких временах.
– А что за самолет?