– Кто это был? – спросила Маринка, когда я положил трубку.

– Клад, – машинально ответил я и тупо посмотрел в стол, раздумывая.

Надо позвонить Славе.

– Это Ласточкин, – пояснил я. – Следователь мой, помнишь?

– Зачем он звонил? – Маринка побледнела.

– Мусорской ход наладить. Чтобы я ему стучал и при этом максал регулярно. Предлагает свою крышу за раскопки. Да только зря старается. – Я оскалился в улыбке, утратившей благость. – Я никогда никому не платил и не буду! Стучать тоже.

Маринка сморгнула слезу и обняла меня.

– Ты упрямый, – прошептала она. – Ты хороший, умный, только очень упрямый.

– Да, – сказал я. – И что?

– Он… Он может тебя снова… посадить?

– Может. – В способностях Ласточкина я был уверен. – Но не будет. Красиво жить, конечно, не запретишь, но помешать можно. У отдельных людей, вроде Кирилла Владимировича, это превращается в некий вид спорта.

– Я так за тебя волнуюсь, – голос Маринки дрогнул. – Лучше бы мы жили как все.

– Я бы рад жить как все, да совесть не позволяет, – вздохнул я.

– Ты слишком гордый.

– Может быть, это и к лучшему?

– Другим бы я тебя не любила, – призналась Маринка.

Наши губы встретились, и я с удивлением обнаружил, что еще не все потеряно.

Через час, накрыв спящую Маринку одеялом, я вышел на кухню, чувствуя прилив сил.

«Жить стало лучше, жить стало веселее», – говорил товарищ Сталин. «Шея стала тоньше и в два раза длиннее», – отвечал ему советский народ. Юмор висельников вполне соответствовал теперешней ситуации.

А ведь действительно настроение поднялось! Жизнь наполнилась смыслом, душа наполнилась эмоциями. Положительными эмоциями, бодростью и радостью.