Гамак дедулю не подвел и прослужил ему до самой смерти. Мне тогда было восемнадцать, я только закончила среднюю школу[1] и собиралась поступать в университет, чтобы стать учителем английского языка. Жаль, что дедуля этого не застал, он бы мной гордился: он всегда хотел, чтобы я пошла по его стопам и стала преподавателем. Сам Алекс был профессором истории и до смерти бабушки читал лекции в нескольких брюссельских университетах. После него мне достались пропахшие табаком ботанические атласы и альбомы с открытками. Мама с дядей оставили себе еще буквально пару дедушкиных вещей, представляющих относительную ценность, после чего Стефан продал дом соседу, который как раз намеревался расширять свой участок, и переехал к морю, в Остенде.

Мне до сих пор неясно, как можно было бросить Брюгге и переехать куда-либо, пусть даже и в соседний город к морю. Но у дяди имелись свои соображения. Соображения звали Анной, на которой дядя Стефан, закоренелый сорокавосьмилетний холостяк, без малейших колебаний женился спустя два месяца знакомства и живет счастливо по сей день, посрамив все унылые статистические прогнозы касательно браков и разводов.

Вскоре после смерти дедушки грянуло новое несчастье – папа пропал. Он уехал в командировку в Финляндию и не вернулся. Мы с мамой какое-то время даже не волновались, так как он часто и подолгу ездил в командировки в финский филиал, где обучал местный персонал работе с какими-то точными приборами, и длительность командировок варьировалась в зависимости от понятливости этого самого персонала. Но через месяц папа не вернулся, не отвечал на телефонные звонки, и мы забеспокоились. Мама позвонила ему на работу и попросила назвать номер офиса в Финляндии, так как у папы явно сломался телефон, и удивленный секретарь ей ответил, что папа уже месяц как уволился. В ходе дальнейших расспросов секретарь приходил во все большее смятение: оказалось, что у них нет и никогда не было финского филиала, что папу никогда не отправляли в командировки, однако он сам частенько договаривался об удаленной работе, ссылаясь на слабое здоровье.

Мы были в недоумении и растерянности. Не то чтобы семейная жизнь моих родителей отличалась какой-то особой гармонией, скорее даже наоборот: папа был вечно всем недоволен, по любому поводу язвил и ехидничал, чем раздражал и меня, и маму. Жить с таким желчным человеком было очень трудно, нередко случались ссоры и скандалы, но пропасть без вести – это уж слишком.

А через пару недель пришли и вести: с нами связался папин адвокат, предоставил документы на развод и требование о разделе квартиры. Сказал, что «его клиент наотрез отказывается видеться и общаться с бывшей женой, поэтому весь судебный процесс будет проводиться заочно». Стыдно признаться, но я почувствовала огромное облегчение. Нельзя так говорить о своем отце, но он был гнусным человечишкой, я не помню о нем почти ничего хорошего: сплошные придирки, претензии, недовольство, хамство и насмешки. К счастью, он редко бывал дома, так что большую часть времени я проводила в тишине и спокойствии. Я даже не сожалела о продаже квартиры – пусть подавится! – но переживала за маму. Все-таки она столько лет с ним прожила и, несмотря на ссоры, никогда не изъявляла желания расстаться.

Однако она отреагировала на удивление спокойно: без малейшего волнения подписала все бумаги и сразу позвонила брокеру с просьбой подыскать нам квартирку в аренду. Я думала, она просто пытается держать марку, чтоб не показаться передо мной слабой. Ходила за ней хвостиком несколько дней, уговаривая поделиться со мной переживаниями, но она только отмахивалась и ссылалась на занятость. В конце концов мне удалось зажать ее в углу и принудить к вразумительному диалогу. Мама увидела в моих глазах решимость, вздохнула и сдалась:

– Солнышко, я очень не хочу тебя разочаровывать или каким-то образом ранить твои чувства, но я давно подозревала, что твой папаша завел кого-то на стороне.

– Но как же так! – вскричала я. – Это невозможно! Может, он и вправду был болен, но не говорил нам? Может, он ездил в Финляндию лечиться?

– Девочка моя, – снисходительно произнесла мама, – ты уже слишком взрослая, чтобы верить в такую чушь. Да, у него была любовница, может, именно в Финляндии – мне неизвестно. Поймать его на горячем ни разу не удалось, но ведь я тоже не дура. Не бывает так, чтобы мужчина постоянно брюзжал и ворчал, но при этом не изменял, – это, можно сказать, закон природы.

– Как же, мамочка, почему же ты тогда с ним не развелась?

– Ну, постоянно находились какие-то другие дела – то ты была маленькая, то бабушка болела, то стройка у Стефана, потом дедуля умер. Да и сам он мне особенно не досаждал: вечно был в разъездах. Ты уж прости, дорогая, но я просто счастлива, что все сложилось именно так! Денег нам с тобой хватит и на аренду, и на учебу, а все остальное теперь зависит лишь от нас самих! Только представь: мы сможем ездить куда угодно, питаться чем пожелаем – хоть одной пиццей! Я куплю нам в квартиру розовый пушистый ковер и яркие кресла-мешки, помнишь, которые нам с тобой так понравились, а папа забраковал? Будем с тобой сидеть в них вечерами, болтать и пить вино! Разгуливать по квартире в чем угодно, да хоть нагишом, и никто, ни одна зараза больше не посмеет и слова поперек сказать!

Надо признать, я ужасно обрадовалась. Не только тому, что мама была в полном порядке, но и обрисованным ею радужным перспективам. Страшно сказать: я не замечала, насколько тяжелым бременем было присутствие в семье человека с неизменно кислой физиономией, покуда он не ушел навсегда! С момента развода и продажи квартиры мы о нем больше не слышали и не имели по этому поводу ни малейших сожалений. Для нас с мамой как будто наконец-то миновала полярная ночь и выглянуло солнце. Мы устраивали круглосуточные просмотры любимых фильмов и сериалов, сидя в своих креслах-мешках, смешивали чипсы с попкорном и запивали все это колой, что раньше в нашем доме было недопустимо: папа не выносил ароматизаторов; мы могли есть в постели, и никто не ворчал по поводу крошек, могли не убираться неделями, если было лень, могли ходить целый день в пижамах или внезапно накраситься, разодеться в пух и прах и посреди ночи отправиться петь в караоке просто потому, что никто нам не указ!

Это было прекрасное, счастливое время, мы наслаждались им вовсю. Но оно не длилось слишком долго, на этот раз уже по хорошей причине: мама, все еще бурно празднующая свою новоприобретенную свободу, решила исполнить свою давнюю мечту и пойти на курсы фламенко для тех, кому за сорок. Хотя ей было уже под пятьдесят, выглядела она куда моложе – ее даже иногда принимали за мою сестру. Так что совершенно неудивительно, что в нее без памяти влюбился преподаватель танцев, смуглый испанец (он бы воскликнул: «Я не испанец, я каталонец!») Паоло и принялся страстно умолять ее выйти за него замуж и уехать с ним жить в Росас.

Мама кокетничала и отпиралась, но я видела, что ей очень хочется согласиться. Уж если она была готова переехать в другую страну, о чем раньше даже и думать не желала, то все остальные препятствия можно не принимать в расчет. Я видела, что она просто беспокоится из-за меня, не хочет оставлять меня одну. Учитывая, что ей столько лет довелось прожить с папой, которого очень сложно назвать милым человеком, я не имела ни морального права, ни, собственно, желания как-либо ей препятствовать и горячо убеждала ее в том, что ей нужно ехать. Конечно, мы будем скучать, но на свете существуют поезда и самолеты, а также телефон, Интернет и прочие достижения цивилизации. К тому же у меня началась учеба, а это лекции, экзамены и новые друзья, так что пора бы уже и ей пожить исключительно для себя.

Я провожала маму на самолет и старалась не плакать, чтоб она не передумала. Паоло клялся мне всем святым на свете, что не даст ее в обиду и никогда не обидит сам. Я видела, как он на нее смотрит, как с блаженной улыбкой переносит ее суматошную беготню по магазинам, как без малейшей жалобы таскает за ней чемоданы, и верила. В конце концов, мама теперь и сама себя в обиду не даст. Даже удивительно, как могло случиться, что она столько лет терпеливо переносила те издевательства, которых был полон ее брак с папой.