Кампания 1950–1951 гг. по подавлению контрреволюции, начавшаяся после периода борьбы за укрепление общественного порядка, позволила усилить контроль [над городами]. Как и в сельской местности, захват силами НОАК территорий сопровождался возникновением очагов массового сопротивления. В городах основное беспокойство вызывали подпольные агенты Гоминьдана, которые занимались саботажем и покушениями на жизнь людей. Однако мишенями кампании были и тайные сообщества, подпольные преступные группировки и религиозные секты – давняя составная часть жизни в китайских городах. Все эти объединения были способны организовать сопротивление новому режиму. Кампания проводилась через массовые митинги, массовые собрания критики и борьбы, трансляции публичных судебных заседаний через громкоговорители и радиостанции, а также посредством волны широко освещавшихся арестов и казней [Lieberthal 1980: 53–77; Strauss 2002][44]. Кульминацией театрализованных и высокоэмоциональных собраний порицания зачастую становилось требование толпы немедленно предать обвиняемых казни, которая нередко проводилась в ускоренном порядке, без суда и следствия. Объекты кампании, которым удалось избежать заключения, ставились «на контроль» сил общественной безопасности – по сути, это была форма условного освобождения в виде помещения под наблюдение, которая могла действовать годами [Gao 2004: 140–146; Vogel 1969: 62–65; Yang 2008]. По мере нарастания кампании собрания критики и борьбы и массовые трибуналы стали весьма распространенной особенностью городского ландшафта. В городе Ханчжоу в 1545 массовых собраниях порицания контрреволюционеров приняли участие свыше 450 тысяч жителей [Gao 2004: 144]. По официальной статистике, свыше 1,2 миллиона людей было арестовано и в конечном счете отослано в трудовые лагеря, еще не менее 710 тысяч человек были подвергнуты казни [Schoenhals 2008b: 72] (см. также [Gao 2004: 140; Strauss 2002: 87–89; 2006: 901])[45]. Есть свидетельства, что количество казней значительно превзошло те масштабы, которые изначально предполагало руководство КПК. В ходе кампании Мао Цзэдун пытался регулировать частоту проведения казней, иногда призывая активистов к большей бдительности, иногда стремясь сдержать их неистовство. Через личные комментарии к докладам он неоднократно вмешивался в ход судилищ персонально и даже предложил ввести показатель 0,1 % от населения как приемлемый стандарт для приведенных в исполнение казней [Yang 2008: 109]. Чиновники на местах, не желая, чтобы кто-то посчитал, что они противодействуют контрреволюции слишком мягко, пытались действовать в рамках этих показателей, которые воспринимались ими как некая квота. В первоначальной сопроводительной документации кампании в качестве людей, подлежащих аресту и казни, указываются шпионы, вредители и члены подпольных организаций сопротивления. Однако во многих районах не удавалось найти достаточное количество людей всех этих категорий, чтобы выполнить целевую квоту. Часто объектами мероприятий кампании оказывались члены преступных группировок и руководители религиозных сект, а также и «местные хулиганы», которые подвергались аресту по туманным обвинениям, но без указания на конкретные преступные деяния. В ходе кампании арестовывались и подвергались казни также и бывшие солдаты и чиновники Гоминьдана, которые прошли регистрацию у коммунистов, пообещавших им снисхождение. В провинции Гуйчжоу были казнены все находившиеся при власти в конце националистического правления уездные начальники в количестве 81 человека. Схожим образом покончили и практически со всеми главами поселков в окрестностях города Чэнду [Dikötter 2013: 89–92; Strauss 2002: 89–92; Yang 2008: 110].
Кампания практически подавила организованное сопротивление и ликвидировала остававшиеся подпольные сети националистов. Резко сократилось количество политических убийств и актов саботажа. Однако масштабы казней все же чрезмерно превысили те показатели, на которые ориентировались представители КПК. Внутрипартийные расследования в 1953 г. показали, что на значительной доле казненных не было никакой вины и казни они были подвергнуты по надуманным обвинениям. В отдельных случаях в ходе кампании предавались смерти верные члены партии. Особо тяжелый удар пришелся на чиновников и солдат Гоминьдана, которые по собственной воле перешли на сторону КПК на поздних этапах гражданской войны. Обещания о снисхождении к тем, кто, не будучи дезертиром, сознательно пошел на регистрацию после поражения националистов, просто игнорировались. На фоне осознания руководством партии утраты контроля над стихийными казнями, которые в ответ на требование их прекращения лишь нарастали, Мао призвал завершить кампанию [Yang 2008: 112–120].
Количество арестованных в рамках описанных кампаний быстро превысило вместимость обычных тюрем [Dikötter 2003]. Тюремная система, полученная в наследство от националистов, оказалась удручающе несовершенной. Новый режим нарастил свои возможности по содержанию людей в заключениии через новую масштабную систему трудовых лагерей. К концу 1951 г. под стражей находилось свыше двух миллионов человек, при этом 670 тысяч из них содержались в новых трудовых лагерях, где в обмен на средства к существованию требовалось работать. К 1955 г. в трудовых лагерях содержалось более 1,3 миллиона человек. Условия проживания в них были крайне тяжелыми, дефицит продовольствия дополнялся физическим насилием и расправами. Рост числа заключенных сдерживался высокими показателями смертности [Ibid.; Dikötter 2013: 243–254].
В январе 1949 г. КПК ввела запрет на тайные общества и религиозные секты. Соответствующая директива порицала эти организации за связи с Гоминьданом, сотрудничество с японцами, сбор разведданных, распространение ложных слухов и инспирацию местных бунтов [Hung 2010: 400]. Основным источником для привлечения в религиозные сеты новых членов в таких городах, как Тяньцзинь, было первое поколение сельских мигрантов. Секты имели сильные позиции на севере Китая. Самой влиятельной была организация
Со всей очевидностью, у
Схожей была судьба продолжительное время процветавших в китайских городах тайных обществ и криминальных группировок. Масштабные и достаточно хорошо организованные тайные общества объединяли по большей части городских жителей второго и более поздних поколений, в особенности работников транспортного сектора. При националистах тайные сообщества выступали влиятельной политической и экономической силой в таких прибрежных городах, как Тяньцзинь и Шанхай: они были вовлечены в контрабанду опиума, хозяйничали в публичных домах, контролировали порты и грузовые перевозки, а также заправляли в профсоюзах соответствующих отраслей. В тайных обществах состояли многие чернорабочие, портовые работники, велорикши и грузчики. Более мелкие криминальные группировки концентрировались по большей части в отдельных городских кварталах. Обычно это были сборища сельских хулиганов, которые занимались вымогательством и крышеванием. При Гоминьдане преступные организации оказывались единственными структурами, которые в обмен на фиксированную дань могли гарантировать мелким торговцам безопасность [Lieberthal 1973: 245–250; 1980: 22–25; Hershatter 1986: 120–131]. Как тайные сообщества, так и криминальные группировки имели связи с чиновниками-националистами, которые были составной частью всеобъемлющей коррупционной системы, ставшей тяжелым недугом националистической партии в годы ее правления на континенте. В частности, Зеленая банда в Шанхае была эффективно интегрирована в националистическое правительство города. По имеющейся информации, Чан Кайши вступил в эту организацию в 1920-х гг. и в значительной мере полагался на членов Зеленой банды в 1927 г. при жестокой зачистке Шанхая от коммунистов. Глава шанхайской ветки Зеленой банды Ду Юэшэн плотно контактировал с муниципальными властями Шанхая, а также местными структурами Гоминьдана [Martin 1996: 79–189; Wang 1967]. У КПК было множество оснований видеть в тайных обществах подрывные элементы.
При захвате коммунистами власти в городах всегда имелась возможность, что КПК получит доступ к местным партийным спискам, которые позволяли ей извещать гоминьдановцев о необходимости во избежание серьезных наказаний пройти регистрацию добровольно. Это была действенная угроза. Однако тайные сообщества и преступные группировки не создавали архивы, поэтому заставить их членов откликнуться на призывы властей представлялось проблематичным. После того как в январе 1949 г. КПК захватила Тяньцзинь, коммунисты незамедлительно начали наступление на Зеленую банду, которая контролировала местную транспортную отрасль. Были созданы новая грузовая компания и размещавшиеся в разных кварталах пункты обслуживания. Коммунисты организовывали чернорабочих в бригады, которые маршировали по улицам, скандируя оскорбления в адрес своих бывших начальников. Помимо этого, учреждались новые профсоюзы, призванные обеспечивать людям ту безопасность, которую в прошлом им обеспечивали преступные группировки и тайные общества. Тем начальникам чернорабочих, которые сотрудничали с новыми властями и доносили на других людей, разрешалось вступать в профсоюзы. Менее сговорчивые и не готовые к компромиссам порицались и исключались из организации. Сотрудников органов общественной безопасности отправляли на заседания профсоюзов, где они рекомендовали начальникам чернорабочих не перечить коммунистам. Проводились занятия по выработке верности к КПК и новым профсоюзам, на которых параллельно подвергались критике «реакционные феодальные тайные общества» [Lieberthal 1973: 250–255; 1980: 60–77].
Ликвидировать главарей преступников оказалось тяжелее, чем это можно было ожидать. Криминальные организации продолжали устрашать тех, кто переходил на сторону новых профсоюзов, и внедряли своих верных сторонников на руководящие посты. Партийные кадры были обескуражены, когда оказалось, что тайные сообщества имели своих представителей и в новой грузовой компании, и в транспортном профсоюзе. Это привело во второй половине 1950 г. к волне арестов. Кампания против городских банд была включена в кампанию подавления контрреволюции. Начали применяться более жестокие методы. Все выявленные начальники чернорабочих были арестованы. Снова организовывались собрания критики, на которых обвиняемым выносились уголовные наказания. Весной 1951 г. эти мероприятия вылились в серию широко освещавшихся казней начальников чернорабочих. В конце концов городские преступные группировки лишились большинства своих членов [Lieberthal 1973: 261–264].
Суровая кампания против тайных обществ и криминальных организаций подорвала необузданную торговлю наркотиками и организованную преступность эпохи националистов. К проституции был найден иной, но не менее действенный подход. С началом захватов городов в 1948–1950 гг. КПК выступила с директивами о запрете торговли сексуальными услугами. По мере консолидации контроля над городами партия закрывала публичные дома, возвращая женщин на родину в сельской местности или предоставляя им работу в городах [Dikötter 2013: 51–53].
Занимавшиеся проституцией женщины воспринимались КПК не как преступницы, а как часть подвергавшегося эксплуатации рабочего класса. Преступниками были те, кто извлекал из деятельности работников секс-торговли прибыль. Новые власти закрывали ночные клубы, бары и публичные дома. Был введен жесткий запрет на торговлю сексом на улицах. Открывались центры перевоспитания, где также работали с наркоманами и попрошайками. Участие в программах перевоспитания не было добровольным, и никто не мог свободно покинуть их. Участникам оказывалась медицинская помощь, но их также подвергали пропаганде и обязывали принимать участие в дисциплинарных мероприятиях и переобучении. Они учились, вовлекались во взаимную критику и привлекались к труду. Когда принималось решение, что работа по программе достигла своих целей, людей отпускали, предлагая им работу и, в отдельных случаях, даже потенциальных супругов. Однако многих «воспитанников» высылали из городов на постоянное поселение в отдаленные районы [Henriot 1995] (см. также [Hershatter 1997]).
Более жестокие меры применялись к владельцам публичных домов и сутенерам, которые продолжали заниматься своей деятельностью. В 1950 г. власти в Шанхае широко освещали казнь двух владельцев публичных домов, которые все еще набирали женщин на работу. В 1951 г. в рамках кампании по подавлению контрреволюции были закрыты все остававшиеся публичные дома. Некоторые владельцы притонов после открытых судебных процессов были подвергнуты казни. Торговля сексом сохранялась и после 1952 г., но в меньших масштабах. Однако власти все чаще видели в работниках отрасли преступников, которые не сменили род занятий. К середине 1950-х гг., когда частная экономика оказалась на грани исчезновения, секс-торговля практически сошла на нет [Henriot 1995].
При националистах профсоюзы развернули активную деятельность, которая была возобновлена после капитуляции Японии. Криминальные структуры контролировали лишь небольшую часть профессиональных объединений в таких секторах, как транспорт. Крупные отрасли в Шанхае и других городах давно имели собственные профсоюзы, многие из которых в течение долгого времени активно отстаивали права работников в форме забастовок и иных акций [Hershatter 1986: 210–240; Perry 1993: 109–237]. Некоторые профсоюзы имели связи с националистами, некоторые были независимыми при том, что в их ряды были давно внедрены активисты-коммунисты. Многие профсоюзы видели в подъеме КПК возможность продвинуть свои интересы за счет работодателей. На фоне гиперинфляции в последние годы правления Гоминьдана зарплаты рабочих заметно сократились. Профсоюзы стремились компенсировать убытки.
По мере того как во второй половине 1949 г. КПК брала под свой контроль крупные города, наблюдались массовые проявления радикализации профсоюзов, в том числе тех, которые были связаны с националистами. Это стало самой мощной волной профсоюзного движения в истории современного Китая [Perry 2007]. Многие профсоюзы организовывали для защиты своих забастовок ополчения. Эти подразделения были фактически подотчетны только им, а не органам общественной безопасности или оккупационным армиям. Некоторые партийные кадры, уже давно участвовавшие в подпольных акциях рабочих, относились к возросшей активности профсоюзов с пониманием.
Исходя из идеологической близости КПК к пролетариату, можно было бы предположить, что она должна была бы отнестись к волне забастовок лояльно. Однако в действительности все было совсем не так. Партия взяла на себя управление городами и была нацелена на поддержание порядка и восстановление экономики. Рабочие забастовки подрывали стабильность и грозили замедлением темпов восстановления промышленности. Более того, в прошлом многие профсоюзы были в сговоре с националистами, что порой заставляло сомневаться в мотивах их действий.
В начале 1952 г. министр труда КНР, глава Всекитайской федерации профсоюзов, ветеран коммунистического движения Ли Лисань был снят с обоих своих постов. Его осудили за потворничество «синдикализму» среди профсоюзов вопреки политике партийного руководства, а также за продвижение «экономического догматизма» – «беспринципную» обеспокоенность материальным благополучием трудящихся – и поддержку интересов «отсталых рабочих». Как и в случае с объединениями чернорабочих, были созданы новые профсоюзы во главе с новыми руководителями, куда вошли члены старых профсоюзов. Профсоюзные ополчения при этом ликвидировались [Ibid.]. Новые официальные профсоюзы противодействовали забастовкам и иным формам активной защиты трудовых прав, в особенности во всех вопросах, касавшихся госпредприятий. С середины 1950-х гг. забастовки промышленных работников считались подрывными преступными действиями, которые заслуживали незамедлительной кары.
Усмирению подвергли и городскую интеллигенцию Китая. Многие представители этой прослойки получили образование на Западе, лишь часть из них была приверженцами марксизма-ленинизма, большинство же были либералами, разделявшими принципы демократии и свободного дискурса [Andreas 2009: 20–22]. Коммунистам предстояло изменить их взгляды. КПК организовала кампанию «идеологической перестройки» образованных элит для коррекции вышеуказанных «ошибочных» точек зрения, которым в социалистическом Китае не было места. Цели кампании были обозначены осенью 1951 г. в передовице номера
В новую эпоху преподаватели вузов должны решительно осуждать свои ложные и ошибочные взгляды. С одной стороны, они должны оценивать самих себя и противостоять самодовольству и самообману, с другой – смело критиковать друг друга [Chen 1960: 33].
В сентябре 1951 г. кампания вышла на новый виток: свыше 3000 членов преподавательского состава в 20 университетах и вузах Пекина и Тяньцзиня были изолированы на четыре месяца для проведения «переработки и учебы». Подобная мера объяснялась необходимостью бороться с «восхвалением так называемого “американского образа жизни”» и ориентацией педагогов на «преподавание старого материала, который [они] изучали 10, 20 или 30 лет назад в Англии и США». Преподавателям надлежало приобщиться к «революционным взглядам», «позиции служения народу, материалистической точке зрения и диалектической методике», поэтому они месяцами читали партийные документы, произведения Маркса, Ленина, Сталина и Мао, а также речи лидеров КПК. Для искоренения ошибочных мыслей участникам программы переработки предлагалось критиковать и себя, и других [Ibid.: 31–33]. Типичной в данном контексте представляется кампания при Национальном университете Чжэцзян. Преподавателей обязывали посещать лекции. Их критиковали за буржуазные взгляды, а на встречах в составе небольших групп они должны были критиковать друг друга. Также участники программы писали развернутые автобиографии, в которых они признавались в своих реакционных воззрениях. Те, кто не мог представить убедительную самокритику, должны были продолжать свои излияния до тех пор, пока результаты их трудов не признавались достаточными. Люди, не справившиеся с заданиями, подвергались собраниям порицания [Gao 2004: 146–151]. Иногда те, кто не мог выдержать давления и сознаться в своих ошибках, изменить свои мысли, изыскивали возможность бежать в Гонконг или, в некоторых случаях, кончали жизнь самоубийством [Dikötter 2013: 180–187].
Большинство признаний преподавателей были формальными присягами на верность новому режиму и его идеологии, перемешанными с самокритикой за урон, нанесенный ими в прошлом в качестве представителей буржуазной интеллигенции. В мае 1952 г. один преподаватель писал:
Я глубоко опечален осознанием, сколь большой ущерб был нанесен народу из-за моей неспособности верно следовать идеологии пролетариата как мерила моей работы. В дальнейшем я удвою усилия по изучению марксизма-ленинизма и идей председателя Мао в надежде фундаментальным образом преобразовать себя. Я буду упорно придерживаться [солидарности] с рабочим классом, чтобы лучше служить народу [Chen 1960: 2].