— Сильно, Александр Фёдорович! Сильно ты переживаешь за людей, — негромко сказал ему Чхеидзе.

— А как иначе, ради них и живём! — громко и хрипло проговорил Керенский, не глядя ни на кого. Но его услышали не только члены Петросовета, но и люди из толпы, стоящие достаточно близко.

Сам кабинет министров Временного правительства группировался отдельно от конкурирующего за власть органа и несколько угрюмо наблюдал за тем, как Керенский общается с Чхеидзе. Но поделать они ничего не могли. Никто из Временного правительства не принадлежал к социалистическим партиям, и оттолкнуть от себя Керенского означало для них потерю лица и доверия народа, который и так уже не сильно воспринимал их как власть, в отличие от Совета солдатских и рабочих депутатов.

После возвращения с траурного митинга было много разговоров, мелких дел, разбирательств и прочей необходимой суеты. В тюрьму больше съездить Керенский не успел. Ему неожиданно позвонил Председатель Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве Николай Константинович Муравьёв. Председатель ЧСК обладал правами его заместителя, и игнорировать такую фигуру Керенский не мог.

— Александр Фёдорович, — вежливо обратился к нему Муравьёв. — Нам надо с вами обязательно переговорить.

— Так за чем же дело стало? Давайте разговаривать! Или вы хотите лично?

— Да, обязательно лично.

Керенский насторожился, неприятно потянуло запахом неожиданных проблем.

— А по какому поводу вы хотели бы со мной переговорить, Николай Константинович?

— Дело в том, что появились две проблемы. Первая, это действия солдат Петропавловской крепости, и вторая, собственно, ваши действия, касающиеся освобождения арестованных.

— Да? Это серьёзно. Тогда… В общем, я жду вас завтра в девять, со всеми материалами, проблемами, путями решения этих проблем, предложениями и со всем прочим. Надеюсь, мы справимся.

— Несомненно, Александр Фёдорович. Я буду к назначенному вами сроку.

На следующий день, а это было седьмое апреля, ровно в девять часов Председатель ЧСК Муравьёв был уже на месте. Пожав ему руку, Керенский пригласил за стол и начал разговор.

— Так что за проблемы, уважаемый Николай Константинович?

— Дело в том, что если начать сразу со второго вопроса, то я считаю ваши действия неправильными. Вы не должны выпускать царских чиновников, пока они находятся под следствием.

— Неправильно или неправомочно?

— Ну…, - протянул Муравьёв, — всё же, неправильно.

— Согласен с вами, что неправильно, но мы же оба юристы. Состав их преступления трудно определить, потому как нет таких законов, чтобы осуждать за приверженность старой власти. Да-да, я вижу, вы хотите мне возразить, что они совершали должностные преступления, но где доказательства? — и Керенский тронул рукой кипу бумаг, лежащих перед ним на столе.

— Вот это отчёты вашей комиссии, и там практически нет никаких доказательств содеянного. А если и есть, то весьма слабые. Это несерьёзно. В конце концов, многих сажали под горячую руку, не разбираясь. Это тоже неправильно. И я горячился, не буду с вами спорить, но лучше подстраховаться, чем потом расхлёбывать кашу без топора. Мы боролись за свободу, так зачем же нам очернять её сейчас своими действиями, уподобляясь прежним сатрапам.

Я выпустил всех из тюрем, посадив царских чиновников, дабы показать им их сегодняшнее место и дать возможность раскаяться. Большинство так и сделало, так зачем же нам их мучить? А, кроме того, эти арестанты имеют весьма преклонный возраст и больны, не все, но очень многие. Это тоже фактор. Я дал указание многих посадить под домашний арест и приставить вооружённый караул, и вы и дальше сможете их допрашивать. Это будет удобно и им, и вам. Не надо сидеть в подземных казематах и глотать тюремную пыль и влагу. Или я не прав?