Торжественное прибытие Чернова с товарищами происходило на Финском вокзале. Огромная толпа людей, собравшихся по этому случаю, громко приветствовала прибытие лидеров партии социал-революционеров, так популярных в народе.

Да и как им не быть популярными в народе, если они и словом, и револьвером упорно боролись с самодержавием. Как в той пословице, что добрым словом и револьвером можно добиться большего, чем просто добрым словом. А их земельная программа была лучшим примером для всех остальных партий. С неё же были списаны и декреты о земле большевиков в будущем.

Стоял в этой толпе встречающих и Керенский. В нём боролись два чувства. Одно желало выхода его самолюбию и требовало доказать всем, что это он сейчас главный и его надо бояться. Чувство вождизма, почёта и уважения окружающих несколько туманило мозг. Хотелось подойти к выходящим из поезда эсерам Чернову и Савинкову и прямо сказать, что им тут совсем не рады. А революция продолжается и находится под контролем всё это время и без них, не все же шляются по заграницам.

Второе чувство было гораздо сильнее первого. Керенский хорошо знал, кто такой Савинков, и противопоставлять его себе было глупо. Этому человеку ничего не стоило послать убийц к любому деятелю, мотивируя это высшей справедливостью. Да и не дрогнула бы у Савинкова рука лично пристрелить любого, кто ему мешал. Савинков любил смерть, он ею бравировал и не боялся. Будь он рождён в двадцать первом веке, то, скорее всего, стал бы готом, а может быть, снова террористом.

Керенский так не мог, несмотря на спрятанный на груди револьвер. Одно дело — отдавать приказ, осознавая его последствия, и совсем другое дело — совершать это лично. Керенского передёрнуло от пронесшихся мыслей. Хорошо, что он успел отправить за границу супругу с детьми. Свой моральный долг перед предшественником он выполнил полностью, теперь нужно позаботиться и о себе.

Поколебавшись ещё несколько мгновений, Керенский нашёл в себе силы подавить глупую эйфорию. Кто он сейчас? Калиф на час или человек момента? Да, в сущности, пока ещё никто, и он это хорошо понимал. Здоровый прагматизм всё больше брал верх над наивным самолюбованием.

Как уже бывало не раз, сейчас нужно перетерпеть и затаиться. Набраться сил и, совершив несколько рокировок, взять вверх над всеми. Получилось же это у прежнего Керенского, почему тогда не получится у него? Вот только плодами этой победы надо было воспользоваться, а не оставлять их гнить на поле революции и складах власти.

Всё решив для себя и нацепив на лицо дежурную американскую улыбку, министр юстиции стал пробиваться в первые ряды, на ходу расталкивая восторженных встречающих и своих революционных коллег из всех левых партий. Узнавая, толпа расступалась перед ним, давая возможность пройти.

Возле прибывшего вагона стоял господин Чернов и слащаво улыбался встречающим. Рядом с ним стоял Председатель Петроградского бюро эсеров Абрам Гоц и что-то горячо рассказывал. Гоц был типичным евреем, самой что ни есть еврейской наружности. Это подчёркивала его классическая чёрная борода, круглые очки почтенного раввина и, особенно, широкополая тёмная шляпа. Для общей картины не хватало только обязательных для ортодоксальных евреев пейсов. Но это было уже лишнее.

Керенский приблизился к разговаривающим вплотную. Формально он не состоял в партии эсеров, а был «трудовиком» (не путать со школой). То есть лидером народнической трудовой группы, связанной с эсерами. Эта близость к эсерам гарантировала ему партийную поддержку в борьбе за умы и сердца трудового электората.

— Рад вас видеть в России, любезный Виктор Михайлович! — обратился Керенский к Чернову.

Тот, до этого не обращавший никакого внимания на Керенского, вместе с Гоцом обернулся с несколько удивлённым видом.

— А! Я слышал о вас, — обмерив подошедшего оценивающим взглядом, произнёс Чернов. — Рад, что вы рады меня видеть. Если всё, что я слышал в поезде и от моих соратников, — и Чернов кивнул на Гоца, — правда… То вы весьма серьёзно воспользовались представившейся вам возможностью. Это забавно. Но теперь прибыли настоящие лидеры, и мы снимем с вас непосильный груз двоевластия.

Керенский сначала опешил, а потом разозлился, глядя на обоих … нехороших людей, простите русского «крестьянина» и кошерного революционера-боевика. Но вступать в перепалку с ними было глупо.

— Весьма рад вашей оценке. Возможно, вы после общения со мной сможете переменить своё мнение.

— Да-да, — отмахиваясь от него, как от мухи, сказал Чернов. — Мы с вами ещё встретимся, и состав будет более широким, чем сейчас. Но я занят, дико занят! — и он принялся улыбаться ещё кому-то, напоследок одарив Керенского мерзкой полупрезрительной улыбочкой.

«Скот тупой», — про себя подумал Керенский и отошёл от них, быстро проходя через толпу встречающих. Его узнавали, здороваясь, расступались перед ним и сразу же забывали, как только он проходил дальше.