(1939–1974)
Разделение в семьях приводит к разорению и несчастьям. Я приказываю своим наследникам поддерживать гармоничные отношения между собой и с кузенами.
– Последняя воля и завещание Луи Картье
9
Мир в войне
(1939–1944)
Прежде чем разослать семьсот приглашений на второй летний бал 1939 года, 79-летняя Элси де Вулф объявила, что если политическая ситуация не улучшится, ей придется заменить RSVP – «будьте любезны ответить» на IFN – «если не будет войны». Ее не ждали, по крайней мере, до 1 июля. Хозяйка, дизайнер по интерьерам, провозгласившая: «Я собираюсь сделать все вокруг меня красивым – это моя жизнь», приветствовала высокопоставленных гостей. На ней было расшитое шелковое платье цвета слоновой кости и бриллиантово-аквамариновая тиара Cartier.
Вечеринка ознаменовала конец светского сезона во французской столице, последний этап развлечений перед началом летних каникул. Элси де Вулф, «известная личность в парижском обществе», была не единственной американкой, решившей обосноваться за Атлантикой. Плавильный котел идей, вечеринок и новой моды, Париж всегда привлекал известных людей со всего мира. В 1926 году Элси вышла замуж за сэра Чарльза Мендла, британского атташе в Париже, но ее любовь к французской столице возникла намного раньше.
В 1903 году она купила виллу XVIII века «Трианон» (первоначально построенную Людовиком XV как место уединения от шума Версальского дворца) и модернизировала ее; дом стал идеальным местом для приема гостей.
Герцогини и послы, голливудские звезды и модельеры были среди семисот гостей, заполнивших в не по сезону прохладный июльский вечер великолепный сад виллы Элси «Трианон» по случаю циркового бала 1939 года. «Она смешивает людей, как коктейль, – сказала герцогиня Виндзорская о своей подруге и хозяйке, – и результат получается гениальный». В этот раз коктейль включал министра иностранных дел Франции и посла Германии в Париже, сочетание, которое The New York Times сочла шокирующим, учитывая политический фон. Но, как ни странно, ощущение надвигающейся гибели подняло праздник на совершенно новый уровень. Элси представляла свою вечеринку волшебным миром, далеким от мрачных реалий времени; гости собирались, чтобы забыть обо всем на свете. Канатоходцы отважно прохаживались у них над головами, огромные слоны бродили по садам, дамы в шифоновых бальных платьях танцевали с кавалерами во фраках – «последний великий жест веселья и легкомыслия перед бурей».
Когда оставшиеся гости на рассвете вызвали своих шоферов, чтобы те отвезли их домой, 20-летний Жан-Жак Картье, сын Жака, уже был на ногах и кормил свою лошадь. Происходило это совсем не в гламурном месте. Приближаясь к концу военной службы, он провел последние несколько недель, надеясь и молясь, чтобы война не была объявлена и он смог бы вернуться домой. Но этому не суждено было сбыться. 1 сентября 1939 года Гитлер вторгся в Польшу, вынудив Францию и Англию объединить усилия для борьбы против Германии. Все военные отпуска были отменены. Жан-Жак не имел ни малейшего представления, когда он вернется домой. И вернется ли вообще.
Известие об объявлении войны черным туманом накрыло Европу. Во Франции всеобщая мобилизация 1 сентября собрала всех годных к службе французов в возрасте от 18 до 35 лет. Cartier был не одинок среди парижских ювелиров, переживших шквал заказов на обручальные кольца: мужчины хотели сделать предложение своим подругам, прежде чем отправиться в казармы. «Драгоценные камни и ювелиры нужны миру, который верит в любовь», – сказал однажды Луи. Несмотря ни на что, сегодня вера в любовь способствовала росту продаж. «Это может стоить больше, но люди, несмотря на новые теории, продолжают думать, что любовь дороже всего».
Те, кто остался в Париже, столкнулись с ограничениями военного времени. Для защиты населения от бомб было введено затемнение, назначен комендантский час – с девяти вечера до пяти утра. Сирены звучали повсеместно. Архитектурные памятники города были защищены мешками с песком. Опасаясь бомбежек, рабочие разобрали витражи Сен-Шапель и упаковали основные произведения искусства Лувра. Шедевры, в том числе – трехтонная крылатая статуя Ники Самофракийской и великая «Мона Лиза» Леонардо да Винчи – перевезли в замки долины Луары колоннами грузовиков с выключенными фарами.
Но после первоначального всплеска активности все затихло: ни бомбежек, ни вторжений немцев. Поэтому первые несколько месяцев войны назвали
Когда была объявлена война, кинотеатры, рестораны и бары закрыли свои двери для публики. Однако в течение следующих нескольких недель и месяцев парижане начали расслабляться. Столица вернулась в состояние, близкое к довоенному. «Мы забыли о предупреждениях о воздушных налетах… мы почти никогда не выходим из дома с противогазом. Это вышло из моды».
1939 год подходил к концу, а признаков войны все еще не было. Проживавший на северо-востоке Франции философ и писатель Жан-Поль Сартр суммировал чувства многих, когда писал в ноябре: «Война никогда не была более неуловимой, чем в последние дни. Я остро ощущаю ее отсутствие, потому что если войны нет, то какого черта я здесь делаю?»
Cartier Paris оставался открытым, хотя и с меньшим количеством товара и сокращенным персоналом. Из тех, кто был освобожден от службы в армии, самыми важными в Париже оставались Луи Коллен и Поль Муффа. Оба проработали в фирме не один десяток лет и хорошо знали опасности войны, доблестно сражаясь в 1914–1918 годах. Они были верными людьми, их можно было оставить за главных. «Наши драгоценные предприятия, – писал Дево в 1940 году, – хорошо оснащены в человеческом плане, чтобы пережить трудный период». Не всем ювелирам так повезло. «В Van Cleef мобилизован почти весь персонал», – отмечали те, кто остался в Cartier Paris.
Услышав о начале войны, Луи Картье принял решение обосноваться в Сан-Себастьяне, ему нравилось бывать на море: «воздух баскского побережья ему подходит». Были также амбициозные планы восстановления испанской виллы, поврежденной во время гражданской войны. Никто не понимал, почему он пошел на такие расходы в столь тяжелой ситуации, но Марион предположила, что, возможно, он плохо соображает. Луи «очень встревожен», сообщила она, и жалуется на бессонницу. По пути в Испанию Луи забрал свою дочь Анну-Марию из Швейцарии, где она находилась в санатории после нервного срыва, последовавшего за смертью Рене. Ей поставили диагноз «тяжелое и прогрессирующее психотическое расстройство, которое отрезает ее от реального мира». Анна-Мария нуждалась в постоянном наблюдении, поэтому не могла поехать с отцом в Сан-Себастьян; Луи перевез ее в клинику во Франции. Жаки и Клод присоединились к Луи в Испании после объявления войны, но после того, как 14-летний Клод начал учиться в местном лицее Биаррица, Жаки уехала в Будапешт, обещая скоро вернуться.
Луи не собирался брать бразды правления Cartier Paris в свои руки. В возрасте 65 лет, с ослабленным сердцем, он вышел на пенсию. В течение некоторого времени его доверенный секретарь, а ныне директор Луи Дево держал в руках нити правления в доме 13 по Рю де ла Пэ. Теперь, во время мобилизации, 32-летний Дево должен был сменить роль главы храма роскоши на тяжелую военную кампанию в «сильном холоде: минус 24 ночью и минус 17 днем». Он писал с фронта о том, что боялся не столько смерти, сколько того, что случится с Cartier, если его убьют. Дево заметил «некоторую неуклюжесть и необдуманность действий в финансовом управлении компанией» и чувствовал, что вся эта область нуждается в «жестком и личном контроле».
Он предложил 54-летнему директору Cartier Луи Коллену взять на себя руководство в его отсутствие. Коллен был опытен, но ему недоставало стратегического таланта, свойственного Дево. Дево попытался оставить ему точные инструкции, но признал, что «управление Cartier S.A. полно подводных камней». Нужно было думать о том, как защитить реальные активы компании. За несколько месяцев до начала войны Луи, предчувствуя худшее для Европы, заговорил об открытии филиала в Южной Америке. Летом 1939 года он хотел посетить Аргентину, чтобы изучить ее возможности. Здоровье помешало этому, но теперь Дево предложил следовать южноамериканской идее. Как только война закончится, считал он, «Европа будет больна, и центр тяжести мира имеет все шансы прочно утвердиться на новом континенте». Будет правильно, если фирма «займет свое место там».