Нару ловко выхватила из ножен острый кинжал и ударила Айну – прямо под сердце.
Быстро всё так случилось, никто не сумел ей помешать…
Нару, конечно, тут же порвали на мелкие части. Первым Сизый метнул свой нож – прожужжал серебристый веер, и у Нару из горла забил кровавый фонтан. Ник браунинг разрядил в подлую убийцу, Банкин – всю обойму из винчестера, остальные.… Порвать-то порвали, а толку?
«Какой же я дурак! Нет, даже не дурак – сволочь последняя!», – без устали корил себя Ник. – «Знал же, знал на уровне подсознания, что не кончится это добром. Как же иначе, голливудских фильмов-то,
Айна безостановочно хрипела и протяжно стонала – практически выла, а на её губах активно пузырилась странная, слегка зеленоватая пена.
Ник склонился над раненой девушкой, внимательно присмотрелся.
Нож, судя по всему, совсем неглубоко вошёл в грудную клетку и сердца не задел.
Почему же Айна так хрипит? А ещё – эта пена странная…
Подошёл Зорго, торопливо снял с мёртвого тела Нару ножны и, обнюхав их, тут же переменился в лице.
– Плохо всё, совсем плохо, – сообщил дрожащим голосом. – Это яд «бозанко», страшный, смертельный…
Джек Негро, повертев ножны в руках, хмуро подтвердил:
– Да, «бозанко». Страшная штука, придуманная индейцами племени чиго очень много Больших Солнц тому назад. От него нет спасения, человек, которому «бозанко» попал в кровь, умирает долго, в страшных мучениях.
Банкин осторожно вытащил кинжал из груди Айны, промыл рану перекисью водорода, потом – слегка разведённым ромом, смазал мазью Вишневского – вдруг, да вытянет яд, – тщательно перевязал.
Потом раненую на руках осторожно перенесли в наспех поставленную палатку.
Айне становилось всё хуже и хуже, она уже не стонала – кричала страшно и протяжно, её глаза закатились, зеленоватая пена клочьями слетала с губ…
Лицо молодой женщины разительно изменилось: слетел весь лоск и шарм, из-за которых многие принимали Айну за испанку с примесью крови благородных ацтеков, сейчас на грязном байковом одеяле лежала обычная чукотская девчушка – худая, измождённая, с неровным шрамом на серой щеке.
Сизый непрерывно носил в палатку к умирающей жене сосуды с разными отварами, орал на всех подряд, пинал мулов, подвернувшихся под ноги, и плакал – мелкими злыми слезами…
Всё правильно, как тут не плакать?
Сам во всём виноват: не попал бы тогда, как лох последний, в плен к этим чиго, – сидела бы себе Айна в Ленинграде, живая и здоровая, Афоню с Мартой воспитывала бы…
Ник сидел вместе с Банкиным и Джедди за походным столом, смолил без остановки местные гадкие папиросы, пил, не хмелея, крепкий ром – чарку за чаркой. Банкин что-то хмуро бормотал себе под нос, плавно водя остриём стилета по столу. Джедди крепко задумался, что называется – полностью ушёл в себя…