– Да я…

– От проигрывателя-я-я! – передразнил Ахмет, веселым оскалом давая понять, что вопросов к мальчишке не имеет. – Ишь, салапет, «не то, как ты подумал…», Мессинг, бля, гляньте только… Слышь, Мессинг?

– Че, Старый? – бодро ответил Сережик, почуявший, что все нормально.

«…Во что значит молодость… – грустно отметил Ахмет ту чудесную скорость, с которой невидимое тело Сережика заклеило только что проеденную его неосторожным взглядом дыру. – …Взрослому мужику после такого скачка денек бы отлежаться захотелось… Да, все один к одному…»

– А ну дай сюда. – Ахмет показал на голенище трофейного зимнего берца, за которым Сережик держал свою старую пику.

– На фиг она тебе? – удивился парнишка, доставая неуклюжее сооружение с самодельной рукоятью.

Ахмет снова с удовлетворением отметил, что парнишка не спешит выпускать из рук оружие и не подчиняется на автомате. Значит, чувствует. Прикрыл глаз и протянул ладонь к Сережику. Выдавившись туда, где все такое, как оно есть, Ахмет большой медленной медузой накрыл извивающуюся гроздь переливчатых пятнышек, и откуда-то издалека пришло ощущение грубой деревянной штуки в левой руке. Завернув гроздь в свой туман, Ахмет чуть раздвинул бесформенную кучку искрящихся пятен, которые, утратив принадлежность к кучке, тут же гасли и невесомой пылью уносились вперед, по течению неодолимого медленного ветра из Дома Тенри, вечно дующего сквозь все на свете и не видящего разницы между огромными сверкающими звездами и смрадными червями, жрущими падаль в заваленной норе. Проследив за пылью, Ахмет отрешенно уловил и принял волю этого ветра, и открыл глаз, тут же расширившийся от удивления: Сережик, отвесив губу, с видом крайнего изумления привстал на подстеленной у костра телогрейке.

– Ты это как… А на фига? Слышь, Старый?

– Чево?

– Ну, нож ты мой зачем сломал? И это, как ты так делаешь? Раз, и он как сахарный, только трык, и все? Даже это, слышь, не как сахарный, а как… Ну это, когда грязь, земля там, по луже пройдешь – насохнет, ну, только отковырнешь такую плоскую, а она крошится…

Ахмет, обнаружив в руках обломки ножа, перекинул их вниз, и они дребезжаще раскатились по бетону.

– Забудь. Это гадание такое, – сказал Ахмет, ухмыляясь: почти правда выглядела абсолютно нормальной шуткой. – Быть тебе Базарным или нет.

– И че значит, что он сломался? – не ожидая ничего хорошего, поинтересовался парнишка.

– Что быть, – отставляя шуточки, серьезно сказал Ахмет. – Ты хочешь этого?

– Да!

– Смотри. У меня здесь Дома не будет. Да и нигде не будет, ты один, сам останешься. Послушай сам себя, ты сейчас жизнь решаешь. Хочешь ты Дом, на полную, до кости? Сдохнуть готов?

– Да! – снова вырвалось у Сережика, и было видно, что эти слова вытолкнуты из горла не мыслями, не хотелками, а всем его существом. – Только это… Старый, ты реально?

– Реально или нет, тебе решать.

Сережик замолк и задумался, серьезно глядя в прогорающие угли. Ахмет достал из костра уголек и прикурил душистую настоящую сигарету, поудобнее подбив под локоть связку анораков. От остатков костра приятно несло мягким, необжигаюшим жаром, и редкое пощелкивание углей превращало мертвое бетонное безмолвие в мягкую безопасную тишину. Ахмет полулежал, ничего не ожидая и ни о чем не тревожась, наблюдая, как тлеющий в брюхе уголек медленно краснеет и так же неуловимо подергивается пеплом, в такт дням и ночам, когда все лежащее на теплом пузе Земли поднимается и опускается от ее дыхания. Через несколько месяцев Сережик, видимо, что-то надумавший, встал и подбросил в костер большой кусок дверной коробки. Сел, наморщил брови, втянул и выхаркнул сопли, глянул исподлобья.

– Старый, слышь. У меня… Это. Там, на базаре… Притырено немного пятеры.