Видно, она была еще меньше способна говорить в эту минуту.

— Вы... с полковником? — сумел он наконец произнести, хотя, правду сказать, и этот вопрос был абсурдным.

— Да, — произнесла она, и он почувствовал, что у нее пересохло во рту, и ему стало так жаль ее, что чуть было не заплакал, и захотелось вырвать ее из машины, обнять, расцеловать вот здесь, на глазах у всей заставы, у самого полковника Нелютова, но какой-то бес стыдливости и вечной сдержанности крепко держал его в своих цепях, и капитан только и смог, что протянул вперед руки, то ли собираясь поддержать Богдану, то ли просто вытащить ее из машины, сказал почти официально:

— Прошу.

Богдана несмело, будто к раскаленному, прикоснулась холодной тонкой рукой к его загорелой крепкой ладони, какой-то миг их руки только прикасались, никто первым не решался пошевельнуть пальцем, — это была своеобразная разведка прикосновением, а в это время их глаза — серо-голубые Богданы и темные Шопота — вели быструю лихорадочную беседу; глаза договаривались о будущем, они без ведома и воли хозяев заключали между собой пакт о дружбе и любви, и теперь исчезла встревоженность одних глаз и испуг других, и Богдана первой пошевелила рукой, оперлась ею о правую руку Шопота, он немного посторонился, уступая ей место возле себя, и женщина легко спрыгнула на землю.

— Здравствуй...те, — улыбнулась она Шопоту, словно бы без этой ритуальной формальности не мог войти в действие их пакт.

— Здравствуй...те, — точно так же ответил ей Шопот, и его приподнятая правая бровь еле заметно вздрогнула. — Там... полковник... он ждет...

— Да, да, он ждет, — согласилась с ним Богдана.

Говорили вовсе не о том, о чем нужно, не о том, о чем думали, но знали: именно так оно и должно быть, именно этот маленький обман нужен сейчас, в эти первые минуты их сближения, нужна была какая-то зацепка, общая для обоих. Полковник Нелютов был зацепкой! Знал бы об этом полковник!

А полковник сидел в комнате дежурного, окно которого выходило во двор заставы, ворчал в телефон: «Ну, так, докладывай, докладывай», — слушал для видимости какой-то там рапорт, а сам смотрел в окно на тех двоих и потихоньку улыбался: он рад был за своего брата-пограничника, рад за свою серенькую шинель, такую давнюю-предавнюю, такую длинную в сравнении с модными, коротенькими пальтишками, такую истрепанную. Вот идут они, офицеры-пограничники, где-нибудь в пестрой толпе, идут суровые, словно бы даже неуместные среди праздничности и беспечности со своей сосредоточенностью, со своей настороженностью в глазах, и словно бы никто на них и не смотрит, ни чьих взглядов они не приковывают, будто и не нужны никому, будто отошли в прошлое времена, когда их героизмом восторгались, пели о них песни, ставили фильмы, писали романы и пьесы. А, дудки! Разве может исчезнуть мода на героизм и мужество!

И вот вам доказательство первейшее и убедительнейшее: женщины. Самые чуткие души их точно воссоздают даже скрытые токи общества, и уж если такая женщина бросает все на свете и едет к пограничнику, то это примета весьма приятная и красноречивая. Правда, этот новый его начальник заставы тоже парень незаурядный. В служебной характеристике написано: «Скромный, сдержанный...» Вот тебе и скромный, и сдержанный... За неделю добился такого успеха! А как держится перед начальством! Как по струнке ходит... Вот так капитан!

Те двое шли к заставе. Капитан старался хоть немножко собраться, но у него теперь ничего не получалось, был какой-то расслабленный внешне, а изнутри так и светился счастьем. Возле двери они задержались, видно, капитан не решался вводить Богдану в помещение, не зная, как расценит такой поступок полковник, он еще надеялся, что Нелютов поймет его затруднение и сам выйдет им навстречу, таким образом сняв с капитана тяжесть ответственности.

Но полковник упорно сидел у телефона, он видел капитана, догадывался о его нерешительности и опасении, но у него и в мыслях не было идти Шопоту на выручку. «Я для тебя, голубчик, и так много сделал, — думал полковник. — И то сказать: начальник отряда становится свахой у своего начальника заставы. Да такой насмешки еще никто и не слыхал никогда! Отдувайся теперь сам за все. Еще и с политотделом будешь иметь объяснения. Там с тебя спросят, как это ты чужих жен отбиваешь. Политотдельцы имеют право спросить, а ты должен будешь отвечать. Счастливым стать — это не так просто, дорогой товарищ капитан».

Богдана и Шопот, наконец, вошли в помещение. Несмело остановились в коридоре, капитан слышал вздохи полковника у телефона, не решался приглашать Богдану дальше без Нелютова, снова, как у порога, ждал, что полковник выйдет к ним хотя бы здесь, а тот упорно сидел у телефона, молча слушал, лишь изредка бросая в трубку:

— Ну, давай, давай... докладывай дальше... рассказывай...

Шопот переступил с ноги на ногу, приоткрыл дверь комнаты дежурного, кашлянул:

— Разрешите, товарищ полковник?

Полковник, кладя трубку, ответил с напускной строгостью:

— Ну что, товарищ начальник заставы, нашел что-нибудь в машине?

— Так точно, товарищ полковник, — непривычная радость звучала в голосе капитана.