— Ну как ты, милая?
— Ничего, — устало прикрыв глаза, шепотом отозвалась Бьянка. — Одежду вот разорвали. — Она показала на блузку, завязанную на животе узлом. — Все пуговицы отлетели. Надо бы спросить, пришить.
— Я спрошу, мэм! — Том встрепенулся и вскочил на ноги. — Я видел у индейцев… знаю… Сбегаю прямо сейчас!
Не дожидаясь ответа, парень махнул рукой и выбежал из хижины.
Вечерело, но на улице еще было достаточно светло — ветер разогнал облака, и выглянувшее солнце быстро разогрело воздух градусов до семнадцати.
— Милая моя, — Андрей нежно поцеловал девушку в губы и прошептал: — Представляю, как ты испугалась тех раскрашенных дикарей!
— Что ты, вовсе нет, — тихо рассмеялась Бьянка. — Просто не успела. Да и я ж все-таки дворянка, не к лицу мне пугаться каких-то там дикарей!
Обняв любимого, юная баронесса принялась целовать его в шею, в щеки, в губы, рука Громова скользнула вниз, погладила нежную девичью кожу на пояснице… Затем, словно бы сам собою, развязался узел рубашки, и Андрей принялся целовать упругую, трепетно вздымающуюся грудь. На тронутой нежным загаром шейке блеснул образок Пресвятой Богоматери Тихвинской… Нержавеющая сталь! Подарок Громова…
Обрезанные джинсы полетели в сторону, послышался томный вздох… вскоре перешедший в стоны…
— Ой! — возникший на пороге Том тут же ретировался обратно.
Влюбленные живо оделись, и выглянувший на улицу Громов негромко позвал негра:
— Э-эй! Ты где там, парень?
Уже стало темно, пусть и не совсем так, как ночью, но все же. Тем более что здесь, как и везде на юге, сумерки долго не держались, быстро переходя в самую непроглядную тьму.
— Я здесь, — Том выглянул из травы.
— И чего ж ты там прячешься? — удивился Андрей.
— Боюсь! — честно признался чернокожий.
— Все боятся… Хоть и не говорят.
— Нет, не диких индейцев — белых! — Том затравленно оглянулся по сторонам. — Понимаете, сэр, там пришла подмога из Чарльз Тауна, целый полк…
— Ну слава богу! — с облегчением рассмеялся Громов. — Теперь-то уж никакие дикари нам не страшны.
— Да, это хорошо… наверное… — тревожный шепот негра чем-то походил на шуршание камыша. — Только не для меня!