И виолончель Страдивари, изготовленная примерно в 1730 году, отреставрированная в 1890 году в Пекине, уцелела. Хисако взяла в дорогу прибор, измерявший температуру и влажность воздуха в помещении, а также запасной кондиционер, который мог работать от судовой сети или целых сорок восемь часов на батарейках. На ее взгляд, в этом не было особенной необходимости, но только так господина Морию можно было если не успокоить, то хотя бы помочь ему удержаться на грани истерики.
Хисако репетировала в своей каюте, повесив на стену аккуратно присборенные простыни, чтобы добиться нужной акустики. Она репетировала часами, закрыв глаза, обнимая теплое дерево инструмента, растворяясь в нем. Порой, начав играть в полдень, она открывала глаза только тогда, когда за иллюминаторами уже стояла тьма. Очнувшись в потемках, она моргала глазами, как дурочка, с удовлетворением ощущая здоровую рабочую усталость, от которой ломило спину и ныли руки, и которая давала ей сознание того, что она не зря потрудилась. Очевидно, стюард где-то упомянул про развешенные простыни, вскоре палубный офицер сказал ей, что в кладовке нашлись пробковые щиты, и предложил прикрепить их к переборке. Боясь обидеть его отказом, она согласилась. Все было сделано в тот же день. Хисако попросила не покрывать щиты лаком. Виолончель и в самом деле стала звучать лучше, исчезла излишняя резкость. Она попробовала прослушать свою игру, чего не делала со времен учебы у господина Кавамицу, и записала репетицию на старенький переносной магнитофон. Она подумала, что никогда бы не призналась в этом вслух, но, кажется, так хорошо, как сейчас, она никогда еще не играла.
Хисако жаль было покидать «Гассам-мару», но поскольку она там ни с кем особенно не сдружилась, то знала, что ей никого не придется вспоминать с тоской. Плавание доставило ей удовольствие, а расставание было неотъемлемой частью всякого путешествия, поэтому печальный осадок в душе был неглубок и по-своему даже приятен. Она пересела на другое судно компании «Иоцубаси» — на этот раз сухогруз «Накодо», зафрахтованный для доставки партии лимузинов «ниссан» на североамериканский рынок. На борту «Накодо», как ей показалось, царила деловитая, оживленная и более космополитическая атмосфера, и вообще здесь было интереснее, чем на «Гассаме», тут она тоже довольно быстро освоилась. Каюта была просторнее и обшита деревянными панелями, в этом помещении виолончель звучала очень хорошо.
Хисако любила стоять на носу корабля. Хотя ей было немного неловко при мысли, что за ней могут наблюдать с мостика, она все равно подолгу простаивала там с развевающимися волосами, как Грета Гарбо в «Королеве Кристине», всматриваясь в безбрежную голубизну западного Тихого океана. Устремленная лицом вперед по курсу корабля, она улыбалась навстречу тропическому ветру, в то время как корабль курсом ост-зюйд-ост держал путь к Панамскому перешейку.
Как и судно Филиппа, «Накодо» находилось под командованием старшего помощника. Старший офицер Эндо сидел во главе стола, Хисако справа от него, господин Мандамус напротив, Брукман — рядом с египтянином, второй помощник, Хоаси, — по другую руку от Хисако. Рядом с ним сидел Стив Оррик, студент Калифорнийского политехнического института, который упросил капитана «Надии» взять его на судно; несколько недель он тщетно пытался выехать из Панамы. Капитан «Надии», американец, сжалился над ним и, получив по радио разрешение от судовладельца, взял на борт. Когда стало ясно, что судам придется какое-то время простоять в Гатуне, Оррик предложил вместо оплаты отработать свое пребывание на корабле; в данный момент его одолжили «Накодо», чтобы помочь в покраске. Он был высоким, светловолосым, застенчивым юношей с фигурой олимпийского пловца.
Был вечер западной кухни; на белой накрахмаленной скатерти сверкали ножи и вилки. Вечерние трапезы превратились в наиболее строго соблюдаемый ритуал на трех застрявших в Панаме судах; на каждом корабле был собственный заведенный порядок, и все по очереди принимали у себя офицеров и пассажиров других судов, иногда к ним присоединялись гости из Га-туна, судовые агенты, служащие или работники консульств, расположенных в Колоне и Рейнбоу-Сити. Завтра вечером все соберутся на «Надии», там будут танцы, а на ужин для разнообразия подадут местные блюда. Вчерашний греческий банкет, приготовленный Леккасом на «Ле Серк-ле», был приятным экспромтом, который нарушил привычный цикл — к удовольствию Филиппа и Хисако. Но все же обыденная череда вечеринок, танцев, званых обедов и других развлечений помогала заполнить время в ожидании завершения военных действий. В том безвыходном положении, в котором они пребывали, эти ритуальные приемы пищи являлись единственным светлым моментом осмысленного времяпрепровождения, вызывая ощущение связи с реальным миром. Хисако беспокоилась, не пахнет ли от нее до сих пор чесноком.
Разговор перешел с волнений в Гонконге на мирные инициативы США в Эквадоре.
— Возможно, скоро мы тронуться с места, — сказал Эндо, тщательно следя за своим английским.
«Делжи калман шиле»[14], — подумала Хисако, покачивая тяжелой столовой ложкой.
— А что, — сказал Оррик, оглядывая стол. — Может, и так. Этим ребятам стоит поговорить, как все, глядишь, уладится. Всего-то и требуется, чтобы они уговорили панамцев пустить наших морских пехотинцев обратно в Зону и разрешить полеты «эф-семнадцатым», тогда венсеристам[15] ничего не останется, как подобру-поздорову убираться в горы. Достаточно выставить парочку военных кораблей в виду Панамского канала, и все сразу угомонятся. Шарахнуть бы по этой чертовой стране главным калибром, и вся недолга!
Своей широкой, поросшей светлым волосом рукой он описал над белой скатертью воображаемую траекторию.
— Наш юный друг — представитель старой гвардии, — заметил господин Мандамус.
Оррик замотал головой:
— Ни черта Национальная гвардия не сделает против красных; единственный путь вызволить наши суда — это снова пустить в Зону морских пехотинцев с базы Южной группы, тут нужны гранаты и автоматы.
— Если панамцы согласиться на это, они потерять лицо, — покачал головой Эндо.
— Возможно, и так, сэр, но сейчас они, черт возьми, уже потеряли канал; и дело идет к тому, что скоро вообще потеряют всю страну, ведь они даже не могут гарантировать безопасность американских граждан в своих крупнейших городах. До каких пор, интересно, они думают, мы будем это терпеть? У них было достаточно времени показать, на что они способны.
— Может быть, конгрессмены сумеют договориться, — заметила Хисако. — Нам просто надо…
— Или, может быть, на красных снизойдет благодать и они станут вести себя как бойскауты, — перебил ее Оррик.
— У меня есть идея, — объявил мистер Мандамус, подняв руку с воздетым перстом. — А не открыть ли нам книгу?
Все взгляды с недоумением обратились в его сторону. Что имеет в виду мистер Мандамус, подумала Хисако. Может быть, он собирается погадать на Библии, открывать ее наугад, в надежде найти ответы; среди некоторой части христиан это, кажется, довольно распространенный обычай, у мусульман тоже принято гадать по Корану. В кают-компанию вошел стюард, пожилой человек пенсионного возраста по имени Савай, в руках у него был поднос, на котором стояли тарелки с супом и корзиночка с хлебом.