Глоток счастья, немного истории, и когда мичман может быть важнее адмирала

После неудачной попытки глубоководного погружения мы возвращаемся домой на базу. С утра нас ждёт штабная комиссия, проверки, экспертизы, ворох объяснительных, аварийный док, неделя ремонта — и опять в море, на второй заход. А пока же на полном ходу, в кромешной тьме, под всеми своими трёмя ревущими дизелями лодка несётся в колючую стылую пустоту.

Уже два часа как я остываю на мостике. Чуть ниже в ограждении боевой рубки, пряча в рукаве засаленного тулупа рубином вспыхивающий бычок, дымит вонючим «Беломором» рулевой. Ему легче — он спрятан под козырьком ограждения и смотрит вдаль сквозь мутное стекло.

У меня же зубы даже уже не стучат — наверное, что-то там перемёрзло в челюстных соединениях и заклинило. Когда необходимо подать команду или доложить обстановку, изо рта вырываются какие-то лязгающие звуки, и я очень удивляюсь, что их кто-то ещё понимает.

Когда мороз под тридцать, когда снег и морская пена летят в лицо, а жгучий ветер несётся сквозь тебя со скоростью пятнадцать метров в секунду и ты на открытой площадке мчишься навстречу всему этому безобразию пятнадцатиузловым ходом, то сколько бы ни надел на себя свитеров, штанов, носков и прочей дополнительной амуниции, всё равно окоченеешь в первые же пять минут. Это проверено мною не раз, за чистоту эксперимента отвечаю, можете не перепроверять. Дальше идет процесс кристаллизации и промерзания организма уже на клеточном уровне.

Четырёх часов такой вахты вполне хватает, чтобы узнать, в чём в жизни счастье. Именно здесь, на обледеневшем мостике, до тебя доходит, насколько относительно понятие этого состояния. Когда остекленевший, на негнущихся ногах ты спускаешься вниз, это самое счастье тут же наваливается на тебя со всех сторон: стойкий солярный дух, громыхающие горячие дизеля, к которым можно прижаться и окоченевшим телом впитывать живое вибрирующее тепло, и 150 граммов чистого спирта из рук самого командира. А если уж командир лично тебе налил, значит, видит, что ты действительно замёрз, и волнуется, как бы не заболел. И правильно: кто за тебя потом на вахте будет стоять, сопли морозить? Пей и не вздумай отказываться! Один раз по неопытности я чуть было не лишился этой дозы счастья. Когда командир со словами «На, минёр! Согрейся», протянул гранёный стакан, я растерянно взял и, желая разбавить, попросил вестового принести кружку воды. Но командир как-то разочарованно на меня посмотрел и недоумённо произнёс:

— Ну, ты даёшь, минёр! Не замёрз, что ли? Так бы сразу и сказал! — и потянулся к стакану с намерением отобрать.

Сообразив, что глоток счастья уплывает из рук, я, не мешкая, выпил. И ничего. Правда, едва не задохнулся, икал полчаса, но не умер и, понятно, не заболел.

Скажу прямо. Может, всё это: бытовые условия, флотская организация, вековые традиции и вся служба в целом — и выглядит как бессмысленное издевательство над человеческим организмом, но такая закалка и предыдущая школа выживания Военно-морского училища очень мне пригодились в дальнейшей жизни. Сейчас я могу комфортно себя чувствовать в любых условиях: спать зимой в помещении без отопления и половины стёкол и даже без одеяла, не есть неделю или, наоборот, неделю есть не переставая, просить добавки и курковать куски по карманам про запас на случай войны. При этом есть могу всё что угодно и в любых условиях. И ничего: ни толпы откормленных тараканов, с топотом пробегающих через стол, ни банды голодных крыс, выглядывающих из углов кают-компании в надежде что-нибудь стащить, не могут повлиять на мой здоровый аппетит. Я также могу месяц не спать, а затем завалиться в берлогу и столько же безвылазно спать, причём делать это могу где угодно, на чём угодно и даже стоя. Тут важно, чтобы вовремя будили на кормёжку и — обязательно — на политинформацию.

Но не один я такой герой — зачем себя нахваливать? Совершенно ответственно заявляю: любой, даже самый завалящий подводник-дизелист способен вынести все эти тяготы. Почему именно дизелист? Я ничего не имею против наших братьев атомоходчиков, им тоже приходится несладко, но даже они не будут спорить, что самый плохой подводный атомоход по условиям человеческого существования отличается от самой хорошей дизелюхи так же, как столичный «Метрополь» от «Дома колхозника» в уездном городе Урюпинске.

Тут надо сделать небольшое лирическое отступление. Прежде всего о том, что всё здесь написанное есть чистая правда на целых девяносто пять с половиной процентов. Только в оставшихся четырёх с половиной я позволил себе дать волю вымыслу, что, впрочем, вполне допустимо в художественном произведении. А так как целью моих литературных упражнений является описание событий, происходивших во вьетнамском порту Камрань и его окрестностях, то позвольте немного истории.

В первый раз русские моряки появились у этих берегов в 1905 году, когда эскадра адмирала Рожественского, совершавшая беспримерный переход с Балтики на Тихий океан, вынуждена была завернуть сюда для пополнения запасов угля, воды и продовольствия. Благодаря козням союзников-французов, которым принадлежал тогда Аннам, кораблям пришлось простоять на рейде целый месяц. В бухту их так и не пустили. Уголь грузили в море с транспортов, прибывающих из Сайгона. Погрузка угля даже у пирса — работа из разряда каторжных, и о том, как это выглядело в море, особенно штормовом, мне даже подумать страшно.

Помня уроки той далёкой войны, Советское правительство в конце 70-х годов заключило с Вьетнамом соглашение о строительстве и совместном использовании в Камрани базы. Корабли ВМФ СССР, следующие на боевую службу в Индийский океан, получили возможность пополнять необходимые запасы, ремонтироваться, а экипажи — получать небольшой отдых. Конечно, Камрань нельзя было назвать полноценной ВМБ[7]. По сравнению с американскими базами, разбросанными по всему миру, она была меньше и менее оснащённой, но всё равно значение её было огромно.

Что же представлял собой в те годы пункт материально-технического обеспечения Камрань, осколок доживающей свои последние годы Советской империи?

К моменту создания базы от прежних хозяев — американцев — мало что осталось, не считая 26 000 мин, которые нашим сапёрам пришлось обезвредить. Поэтому титанических трудов стоило создать на пустом месте всю инфраструктуру. Проблемы возникали на каждом шагу. Банальное обеспечение базы и заходящих в неё кораблей чистой питьевой водой потребовало принятия нестандартных технических решений. Возить воду из Сингапура танкерами (как это делали американцы) было чрезвычайно дорого и ненадёжно. Сначала пошли по пути бурения скважин. Вот как описывает эту эпопею в своих воспоминаниях бывший начальник штаба 17-й оперативной эскадры, контрадмирал в отставке Красников:

Так же непросто было организовать на пустом месте и электроснабжение гарнизона, и даже обеспечение хлебом. Когда же все технические вопросы были решены, на первое место вышел так называемый человеческий фактор. Приходилось усиленно охранять от местного населения не только электрические кабели (которые они умудрялись рубить даже под напряжением), но и водяные трубопроводы. Когда запустили первую пекарню, к окончанию выпечки, в ночное время военнослужащие вьетнамской армии гроздьями висели на заборе. Это происходило не из-за склонности вьетнамцев к воровству (народ этот отличается редкой честностью и порядочностью), а из-за того, что страна ещё не восстановилась после многолетней войны и кушать попросту было нечего.

К моменту нашего прибытия в Камрань база была уже полностью отстроена и обустроена. Под знойным тропическим солнцем в роскошной бухте с чистейшей водой, в окружении живописных пейзажей вольготно расположились пирсы, казармы, городки гражданского и военного персонала, госпиталь, аэродром и даже клуб. Всё это за несколько лет было возведено нашими строителями на чужой земле. Денег не жалели, всё делалось с размахом, основательно, крепко, с расчётом остаться тут навсегда.

Счастливчики, попавшие служить в этот райский уголок, могли с уверенностью смотреть в будущее: два-три года пребывания здесь обеспечивали безбедное проживание как минимум до пенсии, а мичманам и прапорщикам, засевшим на многочисленных складах базы, — так и до пенсии их правнуков.

Тяжела и опасна была служба этих столпов боеготовности флота. Постоянное балансирование на грани: надо дать начальству, себя не обидеть да чтоб и на корабли что-то осталось. За последнее десятилетие перед развалом СССР, в эпоху всеобщего дефицита сложился тот колоритный тип виртуоза — вора-мичмана, незаменимого инструмента перераспределения народного богатства.