— не неси чушь, — процедил король так, что любой другой бы уже хлопнулся в обморок от ужаса. Эдвина, однако, так легко не возьмешь.

— тогда я не понимаю…

— И ты смеешь врать мне? мне, королю?!

— Да в чем моя вина-то? — Эдвин развел руками, — объяснил бы для начала!

И моргнул при виде собственного кинжала, который появился в руках отца.

он держал его, обмотав платком лезвие, которое, к слову, было замарано кровью. Хрусткий ледок в груди превратился в ледяной ком, ощерившийся иглами. но показать свой страх? Да ещё и человеку, которого и отцом — то язык не поворачивается назвать?

— Что это? — процедил он, кивая на кинжал.

— ты зашел слишком далеко, сын, — глаза короля метали молнии, — я думаю, что мало порол тебя в детстве…

— Достаточно.

— не достаточно, — король хмыкнул, — почему бы не сознаться? не облегчить совесть?

— Да в чем ее облегчать — то?

— например, рассказать мне о том, какого верга ты зарезал барона Велье.

Эдвин перевел взгляд с кинжала на отца.

ты же шутишь, правда?

но нет, король был совершенно серьезен. И страшно зол.

— Я его и пальцем не тронул, — растерянно сказал Эдвин.

И неожиданно щека расцвела едкой болью. Эдвин потер ее — ну вот, схлопотал оплеуху от папеньки, теперь уже на глазах солдатни. Что за невезение?

— Врешь! — рявкнул король, — все видели, как дочка Велье дала тебе пощечину на балу, и все видели, как потом семья барона уехала. А ты, ты где был потом, сын?

И на Эдвина снизошло совершенное, полное спокойствие. Лебезить, суетиться — значит доказывать собственную вину в глазах короля.

И он сказал единственное, что казалось правильным в этот момент.