Паж наклонила голову. Благопристойно сплетя пальцы на бледно-серой тунике, она стояла в положенных двух шагах от него — достаточно близко для конфиденциальности, достаточно далеко для движения.

— Господин желает видеть вас, ваше высочество.

Он отвесил насмешливый поклон.

Паж повернулась и с непоколебимым спокойствием пошла вперед, зная: что бы принц ни чувствовал, как бы ни вел себя, он последует за ней.

Трон был высечен много-много лет назад из огромной глыбы обсидиана, и при подходе к нему Дарвиш старался удерживать взгляд на черном блестящем камне, а не на человеке, сидящем на нем. Этот трон должен был символизировать власть над вулканом, и он действительно потрясал людей, которые видели его впервые. Дарвиш однажды даже сидел на нем. Он был тогда очень юн, к тому же бит за это, но хорошо запомнил, насколько холоден и тверд этот трон, и еще тогда отринул всякое желание когда-либо снова сидеть на нем.

«Но мне ни за что не убедить в этом нашего осторожнейшего лорд-канцлера…»

Лорд-канцлер стоял слева от трона, засунув пухлые руки в широкие рукава своей зеленой мантии. От его круглого лица исходила безмятежность. Но Дарвиш знал, безмятежное лицо — самое опасное. Безмятежное лицо означает, что мнение лорд-канцлера уже составлено, и только деяние Одной Внизу способно изменить его.

Справа от трона, слегка опираясь одной рукой на камень, а другую заложив за спину, стоял Шахин, старший принц и наследник, Свет своего отца. На его лице абсолютно ничего не изменилось с их недавней встречи.

«Я слишком мало выпил. Я думал, что достаточно, но я ошибся». Поблизости от трона не было ни столиков с угощениями, ни слуг, поэтому Дарвиш выхватил почти полный кубок из руки пожилого лорда, чем страшно его удивил, и выпил залпом. Вино было приторно-сладким, не то легкое, горное, которое он предпочитал. «Увы, принцам выбирать не приходится. И что угодно лучше, чем никакого вина вообще». Возвращая кубок, он подмигнул лорду.

И вот уже ничто не стояло между ним и троном. Даже паж куда-то исчезла.

Сердце неистово колотилось, но Дарвиш продолжал идти вперед, впиваясь глазами в плитки пола. Увидев отблеск золота — внешнего края королевского герба, который обозначал фактическую границу трона, — он опустился на одно колено и на секунду положил голову на другое колено. Как член королевской семьи, Дарвиш мог не ждать королевского позволения встать, но расчет времени вещь деликатная: слишком короткое время — и его обвинят в непочтительности, слишком долгое — и его обвинят в сарказме. Любое из обвинений бывало обычно верным. Часто верными оказывались сразу оба. Но сегодня ночью по некой причине Дарвиш чувствовал себя усталым — ни больше, ни меньше, — поэтому остался в преклоненной позе чуть долее, и пусть они понимают это как хотят.

Вставая, принц слегка покачнулся, вино из последнего кубка тошнотворно болталось в желудке, но голос его был тверд, когда он произносил ритуальные слова:

— Ты просил меня прийти, возвышеннейший?

Дарвиш уже не помнил, когда последний раз называл этого человека отцом глаза в глаза. Традиция требовала, чтобы он держал глаза опущенными, пока король не заговорит. Но Дарвиш не держал. Он никогда не держал.

Глаза короля были такими же обсидианово-черными, как его трон, и излучали ровно столько же тепла, когда король посмотрел на своего третьего сына.

— Сегодня после полудня ты забрал кое-что из Камеры Четвертого, — сказал он без предисловий и эмоций. — Почему?

— Не кое-что, возвышеннейший. Кое-кого.

Длинные пальцы шевельнулись на широком черном подлокотнике.

— Не заставляй меня повторять вопрос.

«Как будто я мог бы заставить», — подумал Дарвиш и едва удержал пьяный язык, чтобы не высказать это вслух. Глубоко вдохнув, он приготовился поведать историю, которую сочинил за вечер, пока пил и флиртовал, но вместо этого вымолвил: