Глава 4

Несмотря на дождь, на земле в Бюгдей все еще лежал тонкий слой снега. Из окна машины Кафа Икбаль наблюдала, как тает белый снег. Остается только серая слякоть, которая исчезнет еще до вечера.

Следователь полиции не торопилась. Подумав о продрогшем портье у ворот резиденции короля, она стала рассматривать фасады Народного музея. Это собрание всякого хлама, крестьянских домов и городских кварталов, снятых с фундаментов и переправленных сюда. Она была в этом музее всего однажды, еще учась в школе, и мысль, посетившая ее тогда, снова пришла ей в голову. Какой белой когда-то была эта страна. Снег, люди, сама еда, которую ели, мука и рыба. Когда наступило время привезти сюда кебабные лавочки? Мечети и фотографию турка на углу?

Путь из центра пролетел так быстро, что салон машины едва только начал нагреваться, когда пейзаж за окном уже сменился жилыми домами и узкими дорогами. Здесь живут богачи этой страны, выставляя благополучие напоказ в виде своих владений. Здесь тирольские виллы соседствуют с домами в стиле функционализма. Это южнонорвежская идиллия на стероидах, патологическое освоение старых денег, нефтяные миллионы, пущенные на ветер, циники и везунчики. Раскрашенное в пастельные тона население с нераскормленными собаками и слишком большими машинами.

У гребня на восточной стороне полуострова на обочине между виллами стоял полицейский автомобиль. Кафа припарковалась за ним и осталась сидеть в машине, слушая стук дождя об алюминиевый кузов.

Она вспомнила свое первое дело об убийстве после того, как пришла в отдел по борьбе с насилием. Тогда она работала на Фредрика Бейера. На этого верзилу. У него был острый ум, но душа становилась все темнее и темнее. Поначалу он ей нравился. Очень. Но что-то встало между ними. Теперь Кафа редко его видела.

Кафа провела рукой по шее вдоль ключиц. Опухоль спала, но все еще болело. Вот черт. Сейчас не время об этом думать. Не сейчас, ведь это дело – особенное. Эта смерть – ее дело. Ее первое дело в качестве главного следователя.

Кафа затянула длинные темные волосы на затылке и взяла дождевик. Двое мужчин в униформе ждали ее у ворот.

– Почтальон заметил что-то неладное, – сказал один из них, широкоплечий парень маленького роста.

Волосатой рукой он указал на почтовый ящик. Кафа прищурилась. Имя было выгравировано изящным шрифтом на медной дощечке: «Герда Тране». Старая вдова восьмидесяти пяти лет, как выяснилось, единственная жительница виллы.

– Почтальон много лет ходит по этому маршруту. Он забеспокоился, когда фру Тране перестала забирать газеты. На входной двери есть такая старомодная щель для писем. Понюхав ее, он позвонил в полицию.

– Вы были внутри?

– Да. То еще зрелище.

Служащий открыл перед Кафой дверь, но вместо того, чтобы войти, она сделала несколько шагов назад. Остановилась, положив руки на талию. Выкрашенная в красный цвет вилла была закрыта для обзора неухоженной живой изгородью из барбариса. Березовая аллея вела прямо ко входу. Дом высокий, хотя по окнам было видно, что там едва ли больше двух этажей. Не кричащий, но массивный и ухоженный. Она предположила, что окна должны выходить на маленькую гавань в бухте Лангвик.

– Дверь не была заперта, – объяснил полицейский, когда Кафа остановилась у входа. Увядшие плетистые розы цеплялись за шаткие шпалеры рядом с дверью. Их следовало обрезать на зиму.

Прихожая оказалась просторной, но облицовочные панели и тяжелые гардины создавали душную атмосферу. Зловоние ударило в нос уже здесь. Кафе больше не становилось дурно от него, но запах всегда доставлял дискомфорт. И в то же время она испытывала трепет. Пожарные не любят пожары. Но они любят их тушить. Так было и у нее.

Осенняя листва с гравиевой дорожки прилипла к сапогам, и, наклонившись, чтобы надеть бахилы, Кафа поймала взгляд полицейского на своей заднице. Значит, он просто стоит там, как будто считает, что она должна поблагодарить его за оказанную помощь. Она рыкнула на него, затем оглядела котсвольдские стекла на двери и подтолкнула ее локтем.

Снаружи дом казался довольно обыкновенным. Но стены холла, однако, поднимались прямо до конька, на восемь-девять метров от пола. Под потолком висела кричаще дорогая люстра. Стены обиты панелями из тика, но эксклюзивную древесину портили кривые гвозди, наполовину торчащие из стены. Их тут, должно быть, сотни. Они вбиты даже в двери. Бледные квадратики, прямоугольники и овалы говорили о том, что на месте каждого из них висела картина или рамка, или что там еще могло быть.