Накануне отъезда Калиостро устроил прощальный сеанс общения с духами, на который специально пригласил Элизу. «Голубок» сидел за занавеской, глядя на прозрачный шар, наполненный водой, а Калиостро стоял в магическом круге. Неожиданно он подошел к Элизе, взял ее за руку, ввел в круг и, не отпуская руки, спросил у мальчика, что он видит перед собой. Тот ответил, что видит деву, похожую на Элизу, с часами в руках, стоящую на коленях перед Калиостро; затем появился ангел в белом плаще с золотой короной на голове и красным крестом на груди. Калиостро попросил мальчика спросить имя ангела, но тот ответил, что ангел забыл его. Тогда Калиостро произнес несколько слов на непонятном языке и вывел Элизу из круга.
Прощаясь после сеанса с собравшимися, магистр задумчиво произнес: «Один из вас станет для меня Иудой. Но я не открою вам его имя… Рыцарь не назвал своего имени, значит, и вам не надобно знать ничьих имен… Я буду за него молиться, а вы молитесь за меня…»
Из Санкт-Петербурга Калиостро написал Элизе:
«Любезная дочь и сестра!
Из сего вы можете видеть, сколько я вас почитаю; ибо я еще никогда к женщинам не писал. Сии суть первые узы, которые я разрываю ради вас, для того единственно, что я вас высоко почитаю. Другие доставят вам сведения о моих действиях. Между тем, дорогая моя! Не забывайте моего совета и братской любви. Молчание может поставить вас на истинный путь сих савских жен и соединить со славою небес, так что вы всякие труды с превеличайшим удовольствием сносить будете. Сим способом узнаешь ты, любезная сестра, что я всегда тот же для тебя и употреблю всевозможное старание, чтобы тебе угодить. Но я еще тебе повторю, что молчание всего на свете лучше.
Между тем даю вам завет ко всей ложе братьев и сестер, что я надеюсь вскоре самолично их облобызать; а особливо вашего любезнаго родителя и родительницу и сестру, которым вы можете сделать то, что сердце ваше вам велит.
Еще я возлагаю на вас молиться обо мне великому Богу, ибо я вижу себя окруженным неприятностями и горестями преисполненным, вместе с супругою моею, вашею любезною сестрою.
Теперь я не могу более ничего вам сказать, но буду говорить впредь. А в заключение объявляю почтение от жены моей как вам, так и братьям всем и сестрам. А чтоб не быть слишком велеречиву, оканчиваю письмо сие и в сердце вас объемлю, равно как и всех братьев и сестер.
Ваш навсегда, который сердечно вас любит».
Внизу вместо подписи шли подчеркнутые тремя чертами цифры: 1255, в сумме дающие магическое число 13, и росчерк в виде перечеркнутой буквы Z12.
На каких врагов, на какие неприятности намекал Калиостро своей — в то время еще верной — поклоннице Элизе фон дер Реке? Впрочем, верность магистру Элиза будет хранить недолго. Когда в 1780 году Калиостро проследует из Санкт-Петербурга в Варшаву, не заезжая в Митаву, где Элиза будет ждать его вместе с другими почитателями, уверенными, что он приедет и поселится среди них навсегда (возможно, даже займет место герцога Курляндского!), баронесса фон дер Реке затаит обиду на магистра. Так что, когда спустя два года Элиза встретит в Санкт-Петербурге яростного противника Калиостро князя Понинского, она с готовностью выслушает все гадости, которые князь наговорит ей, и, вернувшись домой, начнет собирать «компромат» на того, кого еще недавно превозносила до небес. Результатом сей работы станут упомянутое выше «Описание…» и несколько статей в берлинских газетах, разоблачающих Калиостро как эмиссара иезуитов. Действительно, от любви до ненависти…
Впрочем, благодаря книжке фон дер Реке митавский период жизни Калиостро оказался одним из наиболее известных. А что касается его романа с Элизой, то здесь каждый может дать простор собственной фантазии, ибо во время визита Калиостро в Митаву баронесса фон дер Реке пребывала в состоянии крайнего нервного возбуждения, а «Описание…» создано значительно позже, на холодную голову. И хотя Элиза выстроила ее в форме комментария к собственным юношеским восторгам, истины о себе она могла и не рассказать…
В июне 1779 года граф и графиня Калиостро прибыли в Санкт-Петербург и поселились в самом центре города, на Дворцовой набережной. Восхищенный Зимним дворцом работы Растрелли, Калиостро про себя посетовал, что неподалеку от такого великолепия находится темница Петропавловской крепости. «Почему великим государям непременно нужны бастилии?» — думал он, и по спине его бежали мурашки. Правда, бастилия Северной Семирамиды была не столь устрашающа и производила впечатление скорее обширной пустоши, обнесенной издали кажущейся невысокой стеной. И над этой стеной возвышались не мрачные башни, а изящный золоченый шпиль храма Святых Петра и Павла. Странной северной ночью, когда все видно как днем, Калиостро, созерцая крепость и устремленные в небо остроконечные навершия храмов, вряд ли мог предполагать, что спустя десять лет служители другого храма упрячут его в свою бастилию. Ибо не было ни единой малости, с помощью которой духоповелитель Калиостро мог бы провидеть собственное будущее.
Для вящей презентабельности Калиостро решил использовать патент полковника (он все еще питал слабость к этому чину) испанской службы графа Феникса (сохранившийся у него со времен дружбы с проходимцем Альято); Серафина же, не отставая от мужа, утверждала, что происходит из графского рода Санта-Кроче. Супругам казалось, что чем больше звонких титулов, тем легче завоевать здешнее общество. А чтобы вернее войти в местный масонский круг, Калиостро привез с собой рекомендательное письмо от фон Ховена к его земляку и масону Карлу Генриху Гейкингу, служившему в то время в императорской гвардии.
«Около этого времени в Петербург прибыл известный Калиостро, прямо из Митавы, где он всем вскружил голову. От фон-дер-Ховена он имел ко мне рекомендательное письмо, которое непосредственно по своем приезде мне передал. Так как он заговорил на плохом французском языке, то я ответил ему по-итальянски. Его речь на этом языке и выражения, которые он употреблял, свидетельствовали о человеке низкого происхождения и весьма малого образования. Он пригласил меня посетить его жену, графиню, которую он называл гроссмейстериной ордена “de l’Adoption”. Дорогой он мне сообщил, что графиня, его жена, — урожденная княжна della Croce, и нахвастал массу вздору, не хуже клоуна ярмарочной труппы.
Жена его по внешнему виду была особа перезрелая, красноватые глаза ее свидетельствовали о пролитых слезах, а осанка ея и речь, менее вульгарная, чем у мужа, выдавала одну из тех жалких комедианток, которых заставляют плясать против воли.
— Обними, — закричал он ей исступленным голосом, — этого именитого брата; он нашего ордена!
После короткого обычного разговора К сказал: