Это в значительной степени описывает жизнь иностранного человека, живущего в Бангкоке. За исключением того, что вместо рычага они достают из своих бумажников несколько батов. Тот же принцип. То же самое бессмысленное подчинение центров удовольствия. Тем не менее, если удовольствие было путем к счастью, тогда фаранг, иностранец, в Таиланде мог бы достичь блаженства, равно как и канадские крысы. Тем не менее ни один не достиг. Счастье больше животного удовольствия.

На первый взгляд тайская вседозволенность выглядит как голландская. Но они разные. Голландская вседозволенность представляет собой систему, которой голландцы гордятся и даже объясняют в видео, которые они показывают потенциальным иммигрантам. Взгляните, голландцы говорят. Это то, как мы живем. Ты справишься с этим? Тайцы ничего подобного не говорят. Они просто понимают человеческие побуждения, эротические и денежные, и работают с ними. Канадский писатель Монт Редмонд объяснил это лучше всего, написав, что, в Таиланде «все, что достаточно велико, чтобы быть положенным под сукно, автоматически считается мебелью». Тайцам мебель может не нравиться, и тогда они будут постоянно натыкаться на нее, но продолжат отрицать ее существование.

В Бангкоке апокрифические рассказы в изобилии. Предостерегающие статьи. Как и тот, который я слышал о молодом репортере уважаемой британской газеты. Он погрузился так глубоко в порочный мир Бангкока, что больше не мог выполнять свои обязанности и его отозвали в Лондон. Это была своего рода медицинская эвакуация, хотя и не в обычном смысле этого слова. Эвакуированный страдает от избытка удовольствия, а не боли.

Они называются «секспаты», говорит мне Скотт. Синтез слов «секс» и «экспат». Секспата легко опознавать по загорелому лицу, огромному пивному животу, и, как правило, неопрятному внешнему виду. Секспат знает, что пока бумажник находится в хорошей форме, остальная часть его может расплываться как угодно.

— Это действительно очень пафосно, — говорит Скотт.

Мне не хватает духу сказать Скотту, что у него тоже начинает развиваться брюшко и появляются следы солнечных ожогов, потому что рубашка всегда расстегнута. Вернувшись в квартиру Скотта, мы смотрим пиратские DVD, но звук настолько плох и изображение так шатко, что мы сдаемся через десять минут. Скотт протягивает мне увесистую книгу под названием «Учение Будды». Она выглядит прямо как те книги, которые вы встречаете в гостиничных номерах по всей Азии, буддийская версия Библии Гидеона. Скотт объясняет это сходство тем, что забрал этот томик из гостиничного номера в Азии. Он обдумывает, как это отразится на его карме, которая уже серьезно подпорчена, но решает не продолжать эту мысль, решив, что она не может привести к чему-либо хорошему.

Скотт — атеист, но с тех пор, как он переехал в Таиланд три года назад, у него проявились некоторые отчетливо буддийские тенденции, хотя, конечно, он будет отрицать это. Он смягчился. Он перестал накапливать материальные блага, даже его любимые книги. После того как он прочитывает книгу, он передает ее.

— После того как я понял, что книги — это не трофеи, стало легко, — говорит он и доказывает свою точку зрения, протягивая мне потрепанный томик Сомерсета Моэма «Луна и грош».

Скотт — большой поклонник Сомерсета Моэма. Он живет своей жизнью так, как завещал Моэм: «Следите за вашими наклонностями с учетом полицейского за углом». Конечно, в Таиланде полицейского за углом либо нет, либо он о вас совершенно не беспокоится. Я предпочитаю не говорить об этом Скотту.

В Бангкоке странности так же неизбежны, как тропическая жара, и Скотт делает здесь такие вещи, которыми ни за что не стал бы заниматься дома. К примеру, он съел клубничную пиццу. Но некоторые вещи слишком странные даже для Скотта. Ресторан «Без рук», например. В этом заведении тайские официантки кормят своих клиентов мужского пола ужином, как мать кормит младенца. Без рук. Фрейд много мог бы сказать об этом месте, я уверен. Скотт объявляет его «слишком странным» для него.

Девушка Скотта — грудастая молодая таиландка по имени Нои. Она была «танцовщицей». (Я не задаю лишних вопросов.) Сейчас она стирает для Скотта и готовит ему. Большую часть времени, впрочем, она просиживает перед телевизором и смотрит тайские мыльные оперы. Она может делать это на протяжении пятнадцати часов подряд. Это поражает. Она также умеет чертовски классно торговаться с таксистами и готовить пад тай, который вкуснее, чем что угодно в лучших тайских ресторанах. Он реально острый. Тайцы твердо верят, что острота пищи — острота жизни. А еще она ест насекомых. Это может шокировать, но, в принципе, ничего особенного в этом нет. Большинство людей из той же части Таиланда, что и Нои, едят насекомых — больших черных сверчков и водяных жуков, которых жарят во фритюре и подают целыми. Я слышал, что они здорово хрустят, когда их начинают жевать, но я не испытываю особого желания знать, что происходит дальше. Моя кулинарная бравада резко закончилась на гнилой акуле в Исландии.

У Нои ослепительная улыбка, даже по тайским меркам. Она не просто появляется на ее лице, она вспыхивает. Коллеги Нои по пляжному курорту, где та однажды работала, присудили ей звание «лучшей улыбки». В Таиланде, Стране Улыбок, это действительно высокая похвала.

Несколько лет назад компания Thai Airways запустила отличную рекламу. На рекламе были две фотографии с улыбающимися стюардессами: одна из Thai Airways, другая — из компании-конкурента. Фото выглядели одинаковыми. Подпись гласила: «Можете ли вы определить настоящую улыбку?»

Разницу, которая там была, таиландец заметит мгновенно, а иностранец — нет. Тайцы знают, что улыбка, настоящая улыбка появляется не на губах и не на других частях рта. Настоящая улыбка появляется в глазах. В мышцах orbicularis oculi вокруг глаз, если быть точным. Мы не можем обмануть эти крошечные мышцы. Они приводятся в движение только настоящей улыбкой.

Тайская улыбка значит больше — и меньше, чем улыбка западная. Это — маска, или, точнее, множество масок. Тайская улыбка может означать счастье, а может и гнев, сомнение, беспокойство и даже печаль. Тайцы улыбаются на похоронах, что кажется иностранцам обескураживающим.

Тайцы напоминают нам, что улыбка — не для себя самого. Исследователи обнаружили, что люди, по крайней мере психически здоровые, редко улыбаются, будучи наедине с собой. Улыбка — это социальный жест, который значит больше, чем отражение вашего внутреннего состояния, хотя она, безусловно, значит и это тоже.

Сомневаюсь, что в Таиланде был когда-нибудь свой Харви Бол, изобретатель знаменитого Смайлика. Тайцы сочтут такую широкую улыбку глупой. Ну хорошо, они согласятся, что это улыбка, но какая это улыбка?

Так же как у инуитов есть, как говорят, множество слов для обозначения снега, у тайцев есть много слов для обозначения улыбки. Есть yim cheun chom, улыбка «я восхищаюсь тобой», yim thak thaan, улыбка «я с тобой не согласен, но давай, предлагай свою плохую идею». Есть yim sao, печальная улыбка. И моя любимая: yim mai awk, улыбка «я пытаюсь улыбнуться, но не могу».

Это все поразительно, но я нахожу тайский набор улыбок обескураживающим. Он подорвал мою веру в то, что улыбка по самой своей сути означает счастье, удовлетворение. Я больше не доверяю тайским улыбкам. Ни одной. Я теперь везде вижу в ней обман и отвлечение внимания и понимаю, что вглядываюсь людям в orbicularis oculi, ожидая увидеть там активность. Может быть, у меня уже паранойя, а может быть, и нет. Иногда, как сказал бы Фрейд, улыбка — это всего лишь улыбка.

Нои, как и большинство тайцев, верит в заслуги решений. Она ведет их учет в своей голове. Она знает, что давать деньги монахам или кому-то еще по стоящей причине добавляет очков в ее карму. Она также без ума от Скотта и часто передает свою любовь с тайским выражением: «Я люблю тебя так же, как обезьяна любит банан». Я нахожу это очень милым.