– Я обо всём вам сейчас расскажу.
Подойдя к двери, она какое-то время постояла, прислушиваясь, а потом снова уселась к нам на пол и начала:
– Позавчера утром к нам в монастырь приехали люди на чёрном джипе. Один из них – такой представительный уже немолодой человек – потребовал увидеть матушку Алевтину. Скоро мне стало известно, что этот мужчина представился братом нашей Олеси. Говорят, матушка сначала не поверила ему, но он внёс крупное пожертвование на ремонт храма, и она согласилась её выдать. Он и рассказал историю о том, как Олеся сбежала от мужа, а потом, попав в аварию, потеряла память. Говорил, что уже долго её ищет и очень счастлив, что, наконец, нашёл. Он заверил матушку, что сумеет уберечь Олесю от вас – отец Виталий, и сказал, что очень скоро вы тоже явитесь требовать выдачи вашей жены.
Байкер сидел не шевелясь. Я думаю, что его лицо из огненно-красного от стыда теперь сделалось мертвенно-бледным от страха.
Глафира продолжала:
– В то же утро этот человек увёз Олесю с собой. Куда они уехали, я не знаю. Но это ещё не всё. Он сказал матушке, что батюшка приедет со своими помощниками, одного из которых зовут Борис. За какую-то невероятную сумму пожертвования он взял с матушки согласие, что она сумеет, как это выразить… взять в плен Бориса и задержать его в монастыре до приезда его людей. Ваш друг зачем-то понадобился этому человеку. Сегодня утром Борис приходил в лавку. Не гневитесь, отец Виталий, что я солгала вам. Вы простите меня, я в монастыре человек маленький: мне говорят – я делаю. Простите, пожалуйста. По настоянию матушки я провела Бориса в комнату и угостила чаем. Он стал мне что-то говорить о том, как сложно оставаться в этом мире честными людьми, повествовал о жизненных убеждениях Александра Дюма, зачем-то рассказывал о песнях венецианских гондольеров, я даже запомнила, как эти песни называются – баркаролы, – с трудом выговорила она, заставив меня поперхнуться от сдавленного смешка.
Да, от нашего Борьки другого ожидать не приходится…
– Но вдруг наш сторож, незаметно вошедший в комнату, подошёл к нему сзади и закрыл его лицо тряпкой. Борис тут же пошатнулся и свалился со стула. Наверное, тряпка была вымочена в хлороформе… Сторож поднял его на плечи и куда-то унёс. Ещё я знаю, что, когда стемнело, Бориса перенесли в собор. Там под лестницей есть каморка, туда его и заперли. Сегодня ночью за ним должны приехать те люди и забрать его. Это матушка позвонила им и всё рассказала. Вот всё, что мне известно. Я прошу вас только, не осуждайте матушку Алевтину, она делает всё во благо монастыря.
– Эх, дитя моё, – грустно сказал священник, – тебе ли не знать, куда выстлана дорога благими намерениями.
– Поймите меня, отец Виталий, я понимаю, что матушка не всегда бывает честна, но мой долг – служить Богу и тем, кого Он поставил надо мной в этой жизни. Я сожалею, если своими действиями я принесла вам неприятности. Я всего лишь выполняла поручение матушки…
– Давайте сейчас не будем размусоливать философию, – строго прошептал я. – Мы не за этим пришли. Во-первых, Глаша, откуда тебе всё это известно в таких подробностях?
– Знаете ли… – замялась она, – через мои уши проносится много слухов и сплетен, да и потом монастырь у нас небольшой, ну и через лавку множество людей проходит…
– Ясно, – оборвал я. – Тебе известно, как будут выводить Бориса?
– Достоверно нет. Но я думаю, что вряд ли через главные ворота. У нас есть ещё чёрный ход, он находится за садом невдалеке от собора. Но ключ от калитки есть только у матушки Алевтины. Всё. Я и так вам слишком многое рассказала.
– Спасибо, Глаша. Мы тебя больше не побеспокоим.
– Вы ведь не расскажете матушке о том, что узнали от меня? – испуганно спросила она.
– Если только ты сама не расскажешь ей о нашем визите.
– Вы что! Нет, конечно! Да меня же тогда… – она, не договорив, взмахнула руками: – Уходите скорее, я и так вся дрожу. Я рассказала вам всё, что знала.
Выбирались той же цепочкой: батюшка, гей, я. Когда подошла моя очередь, я, подойдя к окну, сказал девушке на прощанье:
– Спасибо за помощь. Ты нам очень помогла. Удачи тебе!