– Что ты делаешь в ресторане, Алекс?

– Салаты.

– Джей делает чаевые, а ты салаты!

– Так точно, сэр. Я делаю салаты.

Реднек-гомосексуалист хотел меня поддеть. Мол, Юкка зарабатывает больше, чем ты, горе-водила. Я не обижался. Как можно обижаться на человека, если его дочка угостила тебя травкой и, валяясь в постели, раскрыла его самые интимные тайны.

Олимпия тоже пробовала шутить.

– Вы что, японцы? – спросила она у меня, когда я занес ей диски, которые брал послушать.

– Пардон? – к тому моменту мы были знакомы уже больше месяца.

– Ну как же. Вы ведь слушаете японский магнитофон.

– А что в этом такого?

– Откуда же вы знаете, какие кнопки нажимать?

– У меня дома такой же.

Олимпия картинно всплеснула руками.

– Неужели в России тоже есть японские магнитофоны?!

– А… – только и протянул я, поглядывая на Олимпию с беспокойством. Она чего-то ждала. Улыбки. Наконец я понял это и постарался искренне скривить губы. Олимпия отвернулась. Контакт не складывался.

Версия нашего японского происхождения поддерживалась еще и тем, что ради экономии мы купили десятикилограммовый мешок риса. Варили рис в пиве и потом подолгу не могли протрезветь. Рис мы варили впрок, а он моментально окаменевал, поэтому нам часто приходилось грызть куски, о которые гнулись вилки.

Лица иногда появлялась в «Вестминстере» – помочь в особенно тяжелые дни. После разговора с Мишель я старался вести себя максимально нейтрально. Тем более что Бельмондо вечно приговаривал:

– Я выбью дерьмо из любого, кто притронется к моей девочке.

Проверять серьезность его слов не хотелось. Приняв наше нейтральное отношение к его дочери за мужское благородство, Бельмондо окончательно расположился к нам и как-то после работы показал предмет своей страсти, мотоцикл «BMW» 1956 года выпуска.

– Я ездил на нем в Греции, в молодости, – приговаривал Бельмондо, поглаживая сверкающие детали. – Я ведь был копом!