Конечно, растерянность и мистический ужас – это уже от Мгеброва, главным образом. Маяковский значительно проще. В его “трагедии” изображены поэт-футурист, с одной стороны, и всяческие обыватели, “бедные крысы”, напутанные бурными городскими темпами – “восстанием вещей”, с другой.
Все летит, опрокидывается.
Вместе с восстанием вещей близится и иной, более грозный, социальный мятеж – изменение всего лица земли, любви и быта.
Испуганные людишки несут свои слезы, слезинки поэту, взывая о помощи. Тот собирает их и укладывает в мешок.
До этого момента публика, пораженная ярчайшими декорациями (по краскам – Гоген и Матисс), изображавшими город в смятении, необыкновенными костюмами и по-новому гремевшими словами, – сидела сравнительно спокойно.
Когда же Маяковский стал укладывать слезки и немного растянул здесь паузу (чтобы удлинить спектакль!), – в зрительном зале раздались единичные протестующие возгласы. Вот и весь “страшный скандал” на спектакле Маяковского9. Правда, когда уже был опущен занавес, раздавались среди аплодисментов и свистки, и всевозможные крики, как то обычно бывает на премьерах, новых, идущих вразрез с привычными постановками.
Публика спектакля в основном была та же, что и на наших вечерах и диспутах (интеллигенция и учащаяся молодежь), а диспуты проходили нисколько не скандальнее, чем, скажем, позднейшие вечера Маяковского 1920-30 гг.
Обычно мы достаточно умело вели вечера и диспуты. Правда, они проходили в весьма напряженной атмосфере, о них рассказывали как о громком и грубом скандале, но его в действительности не было. Скандал обыкновенно присочиняли и размазывали не в меру усердные газетчики.
За 1912-14 гг. я помню единственный случай, когда публика не дала одному из нас говорить, – случай с Д. Бурлюком, непочтительно отозвавшемся о Л. Толстом.
Скандалы мы устраивали, но только для того, чтобы сорвать
Нам же никто ни разу не срывал вечера. Мы уверенно
В первом действии (трагедии Маяковского) по бокам сцены висели сукна, а между ними в глубине нарисованный Школьником и Филоновым огромный плакат, на котором представлен город с улицами, экипажами, трамваями, людьми. Все это должно было изображать переполох, произведенный в современном мире появлением в нем футуристов. В первом действии сам Маяковский стоял посередине на возвышении в желтой кофте, с папиросой в зубах, и говорил:
Во втором действии декорации должны были изображать Ледовитый океан. На скале сидит Маяковский, у него на голове – лавровый венок. Входят три измазанные какой-то краской женщины, каждая из них несет по пушечному ядру – это слезы, которые льются на Вл. Маяковского. Герой берет каждую слезу, бережно заворачивает в газетную бумагу и укладывает в чемодан. Затем, напялив шляпу, говорит:
Во время обоих действий публика неистово свистала, шумела, кричала; слышались реплики: “Маяковский дурак, идиот, сумасшедший!”
В ответ на все эти крики со сцены несколько раз довольно внятно отвечали: “Сами дураки”. Таков был футуристический театр русской формации 1913 г.10
Разберем эту рецензию по частям. Начнем с конца. Никто никогда не слыхал от Маяковского таких тупых и охотнорядских острот, какие ему здесь приписываются (“сами дураки!”). Да и в тексте пьесы их нет и не могло быть. А попробовали бы футуристы сказать что-нибудь сверх цензурного – полиция только этого и ждала! На наших спектаклях за сценой все время присутствовал пристав с экземпляром пьесы и, водя пальцем по “страшному” тексту, следил за спектаклем. Так “внимательны” были к нам “предержащие власти”.
Дальше – Маяковский цитируется у Волкова как некий никому не известный, скажем, древнекитайский поэт. Цитаты из “Трагедии”
Сверх всего этого – конец пьесы выдается за начало ее.
Короче сказать, это описание спектакля – сплошная и злостная передержка. Приводят несколько ругательных криков из публики и выдуманные реплики футуристов, а затем подытоживают:
– Таков был футуристический театр 1913 г.!