Так, глава управлением цензуры граф Адлерберг в это время прямо заявлял, что журналам запрещено писать по финансовым, политическим, экономическим, судебным и административным делам, ибо всё это означает посягательство на права самодержавия. Разумеется, это требование постоянно встречало попытки проверить власть на прочность. Так, профессор И. В. Вернадский в своём «Экономическом указателе» написал о необходимости конституции в России. Профессора предупредили, что следующая подобная публикация приведёт к запрещению журнала.

Удивительным стало и стремление быть «передовым человеком», под которым подразумевалось следование европейским либеральным либо ещё более прогрессивным, социалистическим теориям. «Передовые люди» внезапно появились в редакциях журналов, министерствах, акционерных обществах, в армии, полиции и даже жандармерии. Происходили просто немыслимые вещи, так, к примеру, некоторые губернаторы, желая приобрести популярность в «обществе», стали вдруг поручать издания казённых газет данным «передовым людям». Требовалось срочно предпринимать какие-то шаги, чтобы хотя бы смягчить неизбежный удар по самодержавному правлению. Александр начал решать проблему с «головы», а именно с престарелого министра внутренних дел Ланского, до которого никак не доходили ранее руки. Государь отправил того в отставку, обосновав своё решение тем, что пора давать дорогу молодым. Новым министром стал Пётр Александрович Валуев. Назначение данной фигуры на такую высокую должность было своеобразным сигналом для верхушки элиты. Новый министр слыл консерватором, выступавшим за привилегии дворянства. Казалось бы, это отступление от прежней политики, но государь был человеком глубоко прагматичным. Он ставил либералов во главе тех ведомств, которые осуществляли реформы, а консерваторов туда, где нужен был порядок. Фактически сторонники самодержавия должны были подчищать за неизбежным бардаком, который следовал за реформами. Окружение же императора мыслило более прямолинейно. Они не видели общей картины и стали полагать, что Александр, скорее всего, просто ведомый человек. Государь не стал никого в этом разубеждать, — он вообще не любил никому ничего объяснять. Да и как можно было раскрыть его замысел, — вот ребята, я пришелец из будущего, — значит знаю, как надо делать правильно. Так что ли? Поэтому приходилось молчать.

Валуев, по словам современников, «…имел вид доброго, ласкового человека, с гармоничным голосом и прекрасными манерами». Он знал несколько языков, обладал недюжинным умом, трудолюбием и невероятным талантом оратора. Благодаря своему внешнему лоску и такту, новый министр изначально пользовался большой симпатией дворянства, которое сразу почувствовало в нём своего. Александр, ставя нового министра, и, казалось бы, идя на поводу у обозлённого дворянства, на самом деле просто лучше их понимал личность нового главы министерства внутренних дел. Валуев хоть и был рьяным сторонником самодержавия и дворянства, на деле отличался большой гибкостью. Ещё работая директором 2 департамента министерства государственных имуществ, Пётр Александрович умудрился совершенно мягкими административными мерами упорядочить кадастровый хаос в учёте имущества. Тут проявился ум нового главы, — он действовал эффективно и нестандартно, будучи при этом убеждённым консерватором.

Вызвав Валуева в Зимний дворец, император обозначил суть его будущих действий в нескольких словах.

— Я желаю порядка и реформ, которые бы ни в чём не изменили основ существующего строя.

Александр никогда не разжёвывал своим министрам программу их действий. Он не был директивным руководителем, как его отец, и стремился лишь обозначить общую линию развития дел. Для него главным было достижение результата, а не мелочная исполнительность.

Министр понял суть мыслей государя, и сразу же осознал, какая непростая работа ему предстоит. Необходимо было начать борьбу практически на всех уровнях власти…

За короткое время потеряли свои должности такие «передовые люди» из губернаторов как Арцимович в Калуге, Муравьев в Нижнем Новгороде, Грот в Самаре, Барановский в Оренбурге, Купреянов в Пензе, которые своей оппозиционной деятельностью разваливали вертикаль власти. За ними последовали и мелкие чины…Прогрессивное общество было раздражено, что ярко проиллюстрировало письмо публициста Юрия Самарина: «Прежняя вера в себя, которая при всём неразумении возмещала энергию, утеряна безвозвратно, но жизнь не создала ничего, чем можно было бы заменить её. На вершине — законодательный зуд в связи с невероятным и беспримерным отсутствием дарований; со стороны общества — дряблость, хроническая лень, отсутствие всякой инициативы, с желанием день ото дня более явным, безнаказанно дразнить власть. Ныне, как и двести лет тому назад, во всей русской земле существуют только две силы: личная власть наверху и простой народ на противоположном конце; но эти две силы вместо того, чтобы соединиться, отделены промежуточными слоями…Прибавьте, наконец, пропаганду безверия и материализма, обуявшую все наши учебные заведения…и картина будет полная».

Можно было понять переживания всех, — «прогрессивные недовольные силы», раздражённых консерваторов, и даже желавших много большего, крестьян. Несмотря на то что волю государя принимали, — его преобразования теперь стали осуждать…Такова судьба всех крупных реформаторов. «Лес рубишь — щепки летят», — эта народная пословица как нельзя лучше показывает общественную ситуацию, которая сложилась в России со всеми этими переменами.

Выполнив все неотложные дела, весной Александр вместе с супругой отправился в обширное поместье, находившиеся в Крыму — Ливадию. Марии следовало поправить своё здоровье, а климат в Крыму в это время года был особенно хорош. Дорога из Петербурга была дальней, и государь не был бы самим собой, не пытаясь попутно решать другие вопросы. Императорская чета поначалу заехала в Москву. Встречая государя в Успенском соборе Кремля, патриарх Филарет высказался о последних событиях в стране.

— Приветствуем тебя Александр, в седьмое лето твоего царствования. У древнего народа Божиего седьмое лето было летом законного отпущения из рабства. У нас не было рабства в полном значении этого слова: была, однако крепкая наследственная зависимость части народа от частных владельцев. С наступлением твоего седьмого лета ты изрёк отпущение.

— Я тоже рад снова вас видеть, Ваше Святейшество. Вы верно заметили, что на седьмой год моего руководства государством произошли значительные изменения. Насчёт отмены крепостной зависимости, — я помню ваше мнение. Могу на это лишь сказать, что понимаю всю ответственность, которую я на себя взял, проведя в жизнь данную реформу.

— Ваше Величество, не осуждаем мы тебя за это. Более того, скажем, что обыкновенно сильные мира сего любят искать удовольствия и славы в том, чтобы покорить и наложить иго. Твоё же желание и утешение — облегчить положение твоему народу и возвысить меру свободы, ограниченную законом. Сочувствовали тебе и дворяне в твоих действиях, и добровольно принесли в жертву значительную часть своих прав. И вот результат, — более двадцати миллионов душ обязаны тебе благодарностью за новые права, за новую долю свободы.

Филарет меня своими высказываниями стал сильно напрягать. Сволочь такая, — гнёт своё не переставая. Вроде хвалит, а фактически укоряет. Яростный консерватор какой-то… Ему бы на два столетия раньше жить, — цены бы не было.

— Согласен, Ваше Святейшество. Вы верно заметили, что всё, что я делаю, направлено на улучшение жизни миллионов людей. Был бы также счастлив, если бы и церковь поддерживала власть в её начинаниях. Помимо этой реформы, предстоят ещё не менее значимые преобразования.

— Государь, церковь молит Бога, чтобы твой добрый дар был разумно употреблён, а кроме того ревность к общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрешения затруднений. Можем тем не менее пожелать, чтобы получившие новые права крестьяне сделались более прилежными и производительными для улучшения частного и общего благоденствия.

Даже в этих словах, патриарх закинул пару вёдер дёгтя в бочку мёда, намекая якобы, на то что опасается теперь плохой работы бывших крепостных, оставленных без попечительства помещиков. И, главное, ведь что, — не встречаться с Филаретом нельзя, — хуже будет. Сам же свободу дал церкви, — в любой момент может начать государство критиковать. Приходится терпеть, кивать и делать вид, что прислушиваешься к мудрости святых консерваторов — отцов.

Данная ситуация повторилась и при следующей большой остановке в Туле. Обращаясь к собранным предводителям дворянства, я высказался как можно более компромиссно.

— Господа, я изъявляю благодарность дворянству за то добровольное пожертвование, на которое оно пошло и в результате которого помогло правительству с Божьей помощью совершить великое дело.

Дворяне морщились, не выказывали никакой радости от моих слов, но хотя бы прямо не выступали против. Мне же тоже было неприятно это вынужденное лицемерие, — я ненавижу его всем сердцем. Вот, казалось бы, нет уже Николая, — а тут опять! Только теперь словно чуть ли не через одного каждый считает, что я делаю что-то неправильно. И приходится выказывать всем своё участие, — говорить о мудрости каждого сословия. Как же это бесит! Почему всё так⁈ Самодержавие — это неправильное совершенно!!! Мне приходится осуществлять реформы для неблагодарных. Я пошёл на огромные жертвы для страны. Отказался от части себя, своей жизни, положил на алтарь государства фактически душу, а в ответ глухое недовольство. И ладно бы только оно, — подозреваю, мне стоит беспокоиться за безопасность собственной семьи.