– Разве ты и я – не одно целое? – удивился он, пристально смотря на нее. – Разве ты не почувствовала нашу незримую связь, когда уколола палец иглой и я пришел на запах твоей крови? Разве это не прекрасно – сознавать, что наше наслаждение, как и наша боль, могут быть только общими? Только на двоих. И никого между нами.

Корделия виновато опустила глаза и поднесла руку к тугому корсету на талии. Казалось, внутри под ним бьется еще одно сердце – третье. Не может же это быть ребенок? Она тут же отмела догадку. Она не помнила, чувствовала ли это биение в ту ночь, когда казнили Донатьена. Или оно возникло потом.

– У меня для тебя подарок! – он широко улыбнулся, будто речь шла о чем-то особо радостном.

Он завалил ее подарками. Еще один не мог представлять особой ценности. Он встал и вытащил что-то из кармана колета, а потом двинулся к ней. Корделия тоже поднялась из-за стола. Ей хотелось уйти, прежде чем он ей это даст, но он уже вложил в ее пальцы большую двустворчатую раковину размером с ладонь.

– Жемчуг внутри, – намекнул он, будто это была шкатулка или футляр для украшений. Но ведь это была настоящая раковина, выловленная из моря, а не сделанная искусными руками ремесленника.

Корделия хотела рассмотреть ее при свете камина, и ее глаза расширились от ужаса. Пальцы выронили рифленые скорлупки.

– Она живая!

– Разумеется! – Донатьен даже не понял, чем она так изумлена. Что с него взять? С той же невинной улыбкой он подносил ей и человеческое мясо.

– Но…

Он сделал знак молчать и передал ей стилет.

– Поступи с ней так, как бы ты поступила со своей соперницей. Например, с русалкой, – посоветовал он. – А потом забери жемчужину. Как символ победы.

Жемчужины! Он просверливал в них дырки, чтобы собрать для нее новые бусы. Все бусины были идеально гладкими, будто отполированными. И девственно-белыми, но ей казалось, что на них осталась кровь.

Его жертвы – как устрицы, потому что у них нет ни сил, ни возможностей для сопротивления. Если захочет, он раздавит их; если пожелает, разрежет ножом, а уж если ему захочется поиграть…

Корделия ощутила, что сейчас упадет в обморок.

– Это слишком!

– Когда-нибудь ты поймешь, что у триумфа не может быть допустимых границ. – Он застегнул на ее шее еще одно превосходное ожерелье собственной работы. Красивое и белое, будто сама смерть.