Она ощутила себя почти мертвой от разочарования. Зря она сюда пришла. В чужом подвенечном платье, которое только что украла у мертвой. И он снова был восхищен – монстр, оторвавшийся от изрезанного ножом тела. Но зачем ей такое восхищение?

– Убей меня! – попросила она. Это было так внезапно, что могло испугать любого. – Меня одну вместо них всех. Я готова принести себя в жертву, чтобы в мире больше не было зла.

На миг он опешил. В жутких налитых кровью глазах промелькнул проблеск недоверия. Она безумна – вот что он мог подумать. Лучше бы он подумал: она святая! Все великомученицы поступали так. Корделия смело подвинула кончик лезвия пальцами так, чтобы он прижался к ее шее вплотную.

– Мне не страшно! – произнесла она четко и смело, как некую мантру. Для него эти слова должны были звучать заклинанием. Он ведь когда-то говорил, что бояться нельзя. Она не боялась. Ни боль, ни нож не могут напугать того, кто готов принести себя в жертву во имя торжества добра на земле.

Она перехватила его жуткую руку в шрамах и поднесла нож к своему лицу.

– Сделай это лишь со мной, а других отпусти. Убей меня одну вместо них всех. Мне не страшно.

– Как невинно, – прохрипел он. – Всегда находится одна невинная овечка на целый мир подлецов. Они причинили тебе столько зла, а ты готова пожертвовать собой ради них. Если бы бог был таким, как ты…

– Но такая, увы, только я одна. – Она давно перестала уповать на бога. Он никогда не помогал. И ему, кажется, было ничуть не жаль, что его создания причиняют боль себе подобным. Она одна не могла смотреть на мир с такой беспощадностью. Ей хотелось принести себя в жертву в эту ночь.

Какая великая цель – умереть самой, чтобы избавить от смерти и мучения других. Она бы умерла счастливой, нанеси он удар сейчас, но он этого не делал. Он смотрел ей прямо в глаза, и его взгляд смягчался, хоть кончик ножа уже царапал кожу до крови. Что ж, этому белому платью не привыкать впитывать кровавые капли.

Донатьен коснулся ее щеки своей изувеченной рукой. Его хриплый шепот, как шипение огня, разорвал тишину, обжег ей слух.

– Если бы все были такими, как ты, то этот мир был бы так прекрасен.

Какое-то мгновение она не могла проговорить ничего, хотя слышала, как шумят люди, направлявшиеся сюда, чтобы вершить самосуд. Им уже было несть числа, и они твердо вознамерились разнести башню по камням, но достать дьявола. Как они неистовствовали! Ее острый слух ловил их непристойные выкрики и яростную ругань. Как странно, что все это чередовалось еще и с пением псалмов.

Корделия слегка улыбнулась в лицо смерти.

– Ты не можешь убить всех, пощадив одну меня. Я просто тебе этого не позволю.

Он смотрел на нее долго и пристально, почти не веря себе. И что-то в его лице менялось.

– Убирайся! – Он оттолкнул ее от себя с такой силой, что лезвие в его руке случайно рассекло ей щеку. Корделия испуганно поднесла пальцы к скуле. Они тут же стали влажными от крови.

– Уходи! Беги! – в гневе кричал Донатьен, и его изуродованное лицо дергалось. – Чтобы больше я тебя здесь не видел! Прочь!

И она побежала, сама не веря в то, что делает это, и лишь чудом не столкнувшись с толпой, двигавшейся сюда. Ее встречала ночь. Холодные объятия сумрака были пародией на объятия дьявола. Корделия забыла поднять накидку, а возвращаться за ней уже не было времени. Издалека до нее доносились крики толпы и звон чего-то бьющегося у башни. Люди ломились внутрь. Перед ними двери вдруг оказались закрытыми. Корделия не оборачивалась. Она остановилась, лишь добежав до зарослей, привалилась к какому-то валуну и начала рыдать. Слезы смешивались с кровью, текущей из порезанной щеки. Порез оказался очень глубоким. Но физическая боль была куда меньше душевной.

Корделия понимала, что навсегда уходит от того, кто был смыслом всей ее жизни. Потому что жить так, как он, представлялось для нее невозможным.