Анютка, уже задремывавшая от тишины и непривычно чистого воздуха, вяло возразила:

— Дома лучше. Тут телевизора нет.

— Телевизор у меня был, санаторный, но сломался, — вздохнула Римма Васильевна. — Да и без него и спокойнее — никто на нервы не действует, миллион не выигрывает. Сериалы только жалко. Нет, не наши, где матом ругаются, а бразильские, мексиканские, венесуэльские. Я даже один парагвайский видела — “Лусия-Консуэлита”. Вот интересно: у них там в стране обстановка неспокойная, перевороты, наркобароны, а какие фильмы снимают! В “Лусии-Конуэлите” одна девушка узнала, что ее отец — миллионер, а мать не застрелилась из-за украденного письма, просто тетя Кондолиза, которая ей вовсе не тетя, а похищенная когда-то…

Только Вика приготовилась расслабиться под рассказ о запутанной генеалогии парагвайцев, как где-то недалеко взвыл автомобильный сигнал. Все вздрогнули. Джинджер вскинулся под столом и, гремя вставшими на его пути табуретками, метнулся в дверь. Подскочил и Антон. Он завопил радостно:

— Это папа! Папа!

— Ах да, я оставляла ему записку, — вспомнила Вика. — Не увозить же ребенка от отца неведомо куда.

— Так он на машине? Тогда надо сходить к Валерке, он, наверное, отужинал. Пусть ворота откроет, — засуетилась Римма Васильевна. Она, накинув плащ, вслед за Джинджером и Антоном выскочила на улицу. Из открытой в темноту двери донесся ее слабый голос, призывающий собаку к порядку, ответный лай, восторженные крики Антона и знакомый скрежет “Москвича”.

— Папа Антона малохольный, — вдруг изрекла полусонная Анютка.

Вика возмутилась:

— Нельзя так говорить о взрослых уважаемых людях!

— Я же это не ему говорю. Мы с тобой тет-а-тет, и ты сама его не уважаешь. Зачем же нам врать? Разве врать хорошо? Я вот еще знаю, что наш папа будет жениться на маме Антона. Ты зря все от меня скрываешь. Я не маленькая.

Вика залилась краской:

— Кто тебе наговорил такой ерунды?

— Антон сказал. А ему — его мама. Я вот думаю: а вдруг этот его папа захочет на тебе жениться? Ему ведь некуда деваться. Это тоже мама Антона сказала. Она решила с нашим папой уехать, чтобы начать новую жизнь. К морю куда-нибудь, потому что наш город паршивый. Зажопинск. Это не я, это мама Антона так Антону сказала. Я не говорю нехороших слов.

Анюткино лицо с полузакрытыми дремными глазами было так спокойно, что Вика не удержалась и задала жестокий вопрос:

— А тебе не жалко, что папа уедет?

— Не знаю, — ответила Анютка. — Конечно, жалко. Но только плакать я не хочу. Папа перед этим морем со мной даже не попрощался, а сам давно обещал сводить меня в чешский Луна-парк. И вот папы давно нет дома, и Луна-парк уже уехал. Разве так поступают серьезные люди? Я на него обиделась.

“А ведь Анютка умнее меня, — подумала Вика. — Ну, почему я не обиделась, а рыдала, бегала с биноклем, в окошки заглядывала?”

— Встречайте гостей! — с преувеличенным весельем закричал Гузынин, появляясь в дверях. Он поискал глазами Вику, так как не сразу сообразил, что грустная особа с мышастой челкой и есть Вика. Юрий Петрович обвешан был сумками и пакетами. С лихорадочной поспешностью он стал выкладывать на стол, и без того небедный, коробки, банки, все сплошь с деликатесами, включая черную зернистую икру. У Риммы Васильевны глаза совсем уж полезли на лоб. Джинджер принялся старательно облаивать вывалившийся из сумки крупный, нарядный, почти бутафорский ананас. Фруктов Гузынин вообще притащил целую гору — почти столько же, сколько помещалось на голове узбечки с подстаканника. Тут были лимонные каплевидные груши, яблоки с нежным акварельным румянцем, несообразный сезону сизый виноград, лохматые киви и выглядевшие в этой компании простофилями апельсины. Посреди стола Юрий Петрович водрузил бутылку шампанского. Антон гордо улыбался. Даже Анютка соизволила в удивлении приподнять брови и потянулась к банану.

— Что это за широкие жесты? — спросила Вика. — Вы ограбили лоток на Фокинском рынке? Впрочем, постойте… Я поняла! Сегодня был зачет на международно-экономическом факультете? И после этого “ешь ананасы, рябчиков жуй”?