В эту минуту одуревший от всего голубь присел было на внешний карниз окна. Он бестолково и весело там потоптался, но встретился взглядом через стекло с Гусаровым и тут же испуганно шарахнулся в небесную синь.

— Подведем итоги, — предложил Смаковник и вынул из папки арктически белый лист, испещренный частыми строчками. — Я подготовил решение. Для поддержания эитчески оправданного порядка нельзя останавливаться перед непопулярными мерами. Итак, вкратце: Виталия Савостина устно предупредить о неподабающем хранении им соды. А вот Анжелика Малаянц на сей раз предупреждается письменно. Нарушен устав одежды. Вы помните эти позавчерашние желтые штаны? Рабочее время (пятьдесят семь минут), затраченное ею на поездку домой и смену штанов, оплачено не будет. И наконец Наталья Горенко…

Оба молодых человека в голубоватых рубашках улыбнулись теми светлыми улыбками, с какими, как подумала Вика, инквизиторы примеряли еретику испанский сапог.

— … Наталья Горенко отстраняется от работы на пять дней без сохранения оплаты. Нарушений у нее предостаточно. Следующая мера — увольнение.

— Всё, погорела Натаха, — уверенно пророчила Елена Ивановна позднее, в комнате для курящих. Цивилизованный “Грунд” преобразовал зловонные присортирные курилки в эти симпатичные помещения с кондиционерами и мягкими креслами. Правда, дверей тут не имелось, чтобы курящие сотрудники не могли домогаться друг до друга сексуально. Да и домогаться особенно некому было — “Грунд” подчеркнуто предпочитал некурящих. Вот и Вика не курила. Но Рычкова ей нравилась. Поболтать с нею можно было не на рабочем, конечно, месте (деловая этика и Клавдия Сидорова предупреждали: ни-ни!), а лишь в этой аскетически убранной комнатке. Сотрудники “Грунда”, не имеющие вредных привычек, релаксировали в более уютных зальцах с фонтанчиками и массой натуральной и пластиковой зелени. В курилке же на шершавой стене одиноко висела картина неизвестного немского художника. Она изображала что-то буро-желтое, размазанное к краям — должно быть, Эмфизему легких. В углу некрасиво, жирной гусеницей, извивалась круглая отопительная труба, задекорированная пластиком. Под этой трубой и любила сиживать Елена Ивановна Рычкова, мило злословя.

Елена Ивановна из группы бенчмакинга работала лучше всех в креативно-стратегическом отделе — толково и споро. Подобная быстрота ума, рук и глаз дается самой природой, а не намозоливается унылым опытом жизни. В “Грунде” это понимали и Елену Ивановну терпели, хотя она была лишь слегка загримирована под бизнес-леди во вкусе фирмы. Ее неровно отбеленная шевелюра вечно стояла дыбом, косметика лишь подчеркивала резкие складки лица, а серьги были крупноваты для “Грунда” и безалаберно болтались. Туфли она носила совершенно нестроевые, без задников, а работая, и вовсе их скидывала и весело шевелила пальцами ног в такт неистовому бегу пальцев рук по клавиатуре. Знала она все на свете и напоминала Вике то переодетую ведьму, то разбитную школьницу. К школе Елена Ивановна и в самом деле отношение имела — преподавала некогда историю и географию. Видимо, надеясь на свои знания, она и бросилась в лихую перестроечную годину с мешками во все стороны света — на запад в Польшу, на север в Эстонию, на юг в Турцию и на восток в Китай. Она возила и преподавала всяческое барахло. Она пережила приключений, невзгод, удач, разорений, грабежей, предательств и чудесных избавлений больше, чем Афанасий Никитин. Подустав, она села в фирмочке средней руки, откуда и переместилась в “Грунд”, причем не по блату, а победив в региональном конкурсе офисных работников. Вике нравилось то, что Елена Ивановна не считает себя бога за бороду ухватившей оттого, что работает в знаменитой фирме, нравилось, что она не трясется под льдистым взором Смоковника и даже не пытается бросить курить, чтоб соответствовать мировым тенденциям. Демонстративно полулежала она каждый день в своем любимом кресле под отопительной трубкой, далеко в угол отбросив постылые туфли и вольно окрестить свои жилистые ноги. Она глубоко и вкусно затягивалась сигаретой и одновременно столь же вкусно и глубоко отхлебывала кофе из чашечки, которую держала на отлете двумя пальцами. Вика удивлялась, как это ей удается синхронизировать оба процесса — и кофе у нее не идет не в горло, и дым змеистой струйкой вьется из уголка рта.

— Выпрут теперь Наташку, — повторила уверенно Елена Ивановна. — Ну, не дура ли?

— Дура, — согласилась Вика. — У нее остался последний шанс.

— Нулевой! Зомби все решил. Ей с Зомби не справиться.

Зомби Елена Ивановна звала за глаза серолицего Сергея Гусарова. У нее была школьная привычка давать клички.

— Почему нулевой, — не согласилась Вика, — если Наталья начнет соблюдать правила?

— Такая растрепа? Не сможет. К тому же у нее самомнения море, как у всякой дуры, а Зомби технически вооружен. Думаешь, Викуля, почему я всегда это свое кресло сюда тащу, под трубу? Да просто здесь телекамере меня не засечь. А по центру — как на ладони. И жучок вон в тот столик вделан, я проверяла. Здесь же, за трубой, фонит — и не слышно никому и ни черта.

Вика передернулась:

— А у нас в отделе… тоже?

— Жучки? А как же! Полно в каждой щели. Фиксируют, как Натаха печеньем хрупает, как у Савостикова в брюхе бурчит. А телекамера наша за пилоном. На третьем этаже тоже есть, напротив большого лифта — это я точно знаю. Главное, все записывается и хранится потом неизвестно сколько в службе безопасности. Зомби пленочки берет и персонал фильтрует. Видит, остановились в коридоре две ротозейки посплетничать — ап! и сожрал с кишками. Кадры подбирает один к одному, идиот к идиоту. Сам-то он, кажется, тоже со справкой. Во всяком случае, психоаналитика посещает — это я точно знаю тоже. Ляжет там, наверное, на кушетку и начинает скрипеть, душу открывать — мол, по пятницам у меня запоры, а в школьные годы я вожделел гардеробщицу. Психоаналитики всегда про разную гадость опрашивают.

— Но ведь невозможно так жить! — в смятении воскликнула Вика.

— Так не ложись на кушетку! Психоаналитики шарлатаны и лжеученые.

— Я не про них, а про то, что кто-то, оказывается, все время нас подслушивает, за нами подглядывает, нас оценивает… Да не кто-то, а этот ужасный Гусаров!

— Плюнь. Я же плюю! Да пусть Зомби на меня хоть из унитаза глядит — я и туда плюну.

— Вам легко. Вы сильная.