Плита «переводила» их безукоризненно.

В конце концов, монах аккуратно написал на чистом листе слово «анектас» и, помедлив, неторопливо спрятал перо и чернильницу прочь. Поднялся с земли и, с листком бумаги в руках, нерешительно остановился у Плиты.

— Что случилось? — удивился карлик. Выражение лица монаха было необычным. Знай Таменхи об обстоятельствах, когда подобное выражение посещало лицо Унэна, то, несомненно, поспешил бы подальше отсюда. Сам же монах и не подозревал, насколько сильно его собственное тело выдало обуревающие его чувства.

«Ну, сейчас начнётся», — подумал он и решительно положил листок на Плиту.

Отступил на шаг. Но ничего не происходило. Ветерок пронёсся над ними, но то был обычный ночной ветер. Насекомые продолжали звенеть, трещать и петь на разные голоса; ночные хищники, — как пернатые, так и четвероногие — напоминали миру о своём присутствии. А Плита безмолвствовала.

— Да–а–а… — выдохнул Таменхи, подходя поближе. Буквы «неправильного» слова оставались прежними. Плита либо не могла, либо не хотела открыть его смысл.

— Убедительно, будь я неладен, — проворчал монах и почесал затылок. — Ну хорошо. Больше вопросов у меня…

И остановился, не договорив. Он хотел снять с Плиты листок с надписью, но тот словно приклеился к её поверхности. Унэн попытался подцепить уголок ногтем, но без особого успеха.

— Что за… — произнёс он недоумевающе, как вдруг Таменхи сильно потянул его за локоть.

— Смотрите!

Плита начала тускло светиться. Над листком с непокорным словом потёк тёплый воздух, — чёрные тени деревьев по ту сторону Плиты, посеребренные двумя лунными серпами, пошли волнами. Вскоре жар, исходящий от артефакта, стал почти непереносимым даже на расстоянии.

Унэн неожиданно прыгнул к плите, в последний раз попытавшись оторвать листок. Добром всё происходящее кончиться уже не могло.

— Не смейте! — Таменхи вцепился в упирающегося Унэна и отволок его прочь. — Мы всё равно уже ничего не можем сделать.

— Тогда надо убегать, — резонно заметил Унэн. — Или вам охота поджариться?

— Бесполезно, — покачал головой его собеседник. — Если что–то случится, не поможет никакое бегство.

Плита уже светилась, словно кипящее серебро. Странно, но лист не сгорал. А от букв поднимался ввысь густой чёрный туман и сплетался в небольшое облако. Оно было абсолютно непроницаемым — медленно растущая чернильная клякса в зените.

Бумага вспыхнула. Вспыхнула и тут же сгорела дотла, не оставив ни пылинки пепла. Унэн и Таменхи задрали головы. Над ними облако засветилось тёплым фиолетовым сиянием, выпустило вниз несколько хищно дрожащих лепестков. Теперь оно походило на опрокинутую чашечку цветка. Чудовищного цветка, что расцветал посреди проголодавшихся небес и утолял их голод беспечными путниками. Мысль эта ураганом пронеслась в сознании монаха, не оставив времени удивиться, насколько странно она звучит.

Голова у Унэна закружилась, и он уселся с размаху на землю.

Рядом плюхнулся Таменхи, также не в силах оторвать взгляда от того, что творилось в зените. От Плиты на их лица падал мертвенный свет, а лепестки опускались всё ниже. Метров тридцать, не больше, отделяло их от земли.

Донышко «цветка» налилось ярко–пурпурным свечением.