В том месте, где исчез водолаз, вспыхнуло, забурлило облако пузырей.

Я сидел, прижав к уху телефонную трубку, и слушал, как хрипит, откашливается водолаз, как шумит, врываясь из автомата в маску, воздух.

Григорьев работал молча. Только один раз я услышал от него:

— Подтяни!

Матевосян подобрал свободные метры шланга. Теперь пузыри всплывали у самого борта.

— Дай питомзу! — послышалось в трубке.

Бригадир поднял с палубы второй мешок, зацепил его защёлкой — карабином, бросил в воду. Когда верёвка дёрнулась, стал неторопливо, с усилием выбирать.

Из воды мешок всплыл раздутый, полный чёрной слизистой массы. Вдвоём с матросом Матевосян перевалил его через борт, на палубу хлынул-поток шевелящихся шишковатых морских червей. Трепанги были похожи на резиновые игрушки. Их свалили в ящик. Матрос взял нож, сел, опустил в ящик ноги, не торопясь начал вспарывать им животы.

Очищенных бросали в бочку с водой.

Дважды сменились водолазы. Подул было и затих ветер.

Когда все бочки были заполнены до краёв, Матевосян сказал не глядя:

— Может, кто из вас сходит?

— Я.

На меня надели костюм, сунули в рот загубник, я судорожно вдохнул сухой тёплый воздух, кто-то толкнул в плечо, сказал: «Можно!»

Я вспомнил свои последние погружения на флоте, замахал руками, открыл окошечко маски:

— У меня неважные уши.

— Тут всего метров десять, — сказал Матевосян.

Повиснув в зеленоватой, наполненной солнечными пылинками воде, я, задрав голову, рассматривал тёмный силуэт катера. Он пари́л надо мной, как дирижабль, поблёскивал винт, подрагивала, свисая с борта, узкая металлическая лесенка.

Когда боль в ушах утихла, попросил опустить пониже и очутился на дне. Всхолмленным полем лежала мелкая серая галька, туманилась сумеречная зеленоватая даль.

С трудом отталкиваясь ногами, я сделал шаг, второй…