– Бессердечная надоеда, – подтвердила Ева, в шутку на него замахнувшись, но он легко блокировал ее удар, да еще и попутно отобрал раковину.

По небу снова прокатился громовой раскат, отнюдь не такой далекий и глухой, как раньше. Анджело и Ева, продолжая обмениваться добродушными тычками, наспех оделись и собрали свои нехитрые пожитки. Увы, слишком поздно: набухшее небо содрогнулось снова, а затем разверзлось прямо у них над головами. Песок мгновенно покрылся темными крапинками, и Ева взвизгнула. Даже с протезом Анджело за ней не угнался бы, а Ева не собиралась бросать его мокнуть одного. Поэтому они дружно закрутили головами в поисках убежища.

Рука в руке они пробрались по песку к деревьям и маленькой рыбацкой хижине, которая стояла чуть в отдалении от берега. Замок был сломан, а сама хижина давно заброшена, но из пыли и паутины по-прежнему торчали удочки и рыбацкие сети.

Мокрые, облепленные одеждой, с черными от воды волосами, липнущими к разгоряченным щекам, они с хохотом ввалились в хижину, чьи сырые стены и землистая темнота делали ее похожей скорее на подземелье для пыток, чем на убежище от грозы. Ева тут же схватила в одну руку удочку, а Другой бросила Анджело рыболовную сеть. Не прошло и пары секунд, как в хижине снова разгорелся бой, перемежаемый возгласами «En garde!», «Ощути мою ярость!» и «А как тебе это, недотепа?!». В какой-то момент Ева совершила ошибку, чересчур далеко выбросив руку с «рапирой», и Анджело в два счета ее обезоружил.

– Сдавайся, мошенница! – ухмыльнулся он. Черные кудри липли ко лбу, а голубые глаза не отрывались от Евы, которая скользящей походкой кралась вокруг, изображая опытного фехтовальщика. Губы девушки дрожали от смеха, в позе читалась почти забытая в последние месяцы расслабленность – и сердце Анджело невольно смягчилось.

Ева почувствовала перемену в его настроении и сделала ложный выпад, словно собираясь присесть на колени, но вместо этого метнулась вперед и схватила Анджело за руку, как будто бы для броска через плечо. Это уже больше напоминало греко-римскую борьбу, чем фехтование, и Анджело, отшвырнув сеть, рывком притянул соперницу к себе. Спина Евы оказалась прижата к его груди, предплечье Анджело проскользнуло под ее бюстом, а крупная рука крепко обхватила грудную клетку.

Он подразумевал это частью игры и явно не думал, как еще может быть истолкован его жест. Но его тело вжалось в нее от груди до бедер, волосы Евы мазнули ему по лицу, знакомый девичий запах защекотал ноздри – и губы Анджело, уже готовые потребовать капитуляции, вдруг замерли над шелковым завитком уха Евы.

Несколько долгих секунд они стояли неподвижно: окаменев в случайном объятии с закрытыми глазами и чуть приоткрытым ртом, пытаясь сделать вдох, но не пошевелиться и не издать ни звука и борясь с нарастающим от этих попыток головокружением. Когда Анджело схватил Еву, она машинально вскинула руки и теперь отчаянно цеплялась за него, всеми силами удерживая своего заложника. Она даже не осмеливалась позвать его по имени – это разрушило бы чары.

А затем его губы невесомо скользнули по мочке ее уха, скуле – и обратно. Ева постаралась скрыть дрожь, пробежавшую по позвоночнику, но Анджело все равно ее заметил. Ощущение губ тут же пропало, однако он не отстранился и не разомкнул объятия.

Ева медленно повернула голову и приподняла подбородок, чувствуя, как его дыхание прокладывает теплую дорожку по ее щеке. Затем настал черед уже ее дыхания щекотать его щеку и согревать губы. Мгновение, и оба снова застыли: с ноющими от напряжения мышцами, пытаясь ощутить все разом, ничего не упустить и при этом не перейти черту. Они так и не открыли глаз, когда эта черта оказалась прямо у них под ногами, и они, промедлив еще один бесконечный миг, перешагнули ее вместе – лицом к лицу и друг в друга.

Губы соприкоснулись. Столкнулись. Отпрянули. Сомкнулись и отпрянули вновь. Вжались, замерли, скользнули чуть в сторону. И все это по-прежнему с закрытыми глазами. Готовясь все отрицать.

Анджело чуть сдвинулся, позволяя Еве развернуться, и танец возобновился под другим углом: более прямолинейный, менее случайный. Случайность.

Невинность. Сладость. Три слова наконец сумели пробиться сквозь затуманенный разум Анджело, и он еле заметно кивнул самому себе. Да. Это было невинно.

Его рот по-прежнему был прижат ко рту Евы, этот легчайший кивок приподнял ее верхнюю губу, и язык Анджело нечаянно скользнул в приоткрывшееся пространство. Нечаянно. Невинно. Сладко. Так невыносимо сладко. Совсем как тот поцелуй много лет назад.

Но сладость дурманила голову не хуже вина Камилло – и Анджело пил ее, как вино, стремясь забрать изо рта Евы все до последней капли и уже не в силах остановиться. Вкусом ее поцелуй не напоминал ничего, что он пробовал ранее, и она баюкала его лицо в своих ладонях, позволяя напиться, как утопающему, забыться в ощущениях и запахах, раствориться в безрассудном жаре ее рта.

А потом они открыли глаза.

Темные и дымные столкнулись с голубыми и сверкающими, и Анджело захотелось снова зажмуриться. Но вместо этого он поднял голову и мягко выпустил Еву из рук.

– Ева, – прошептал он, и она вздрогнула – такая му́ка звучала в этом слове.

– Еще, – взмолилась она: словами, глазами, всей собой. – Еще, Анджело.

– Матерь Божья, – выдохнул он обреченно. Но прелестная Мадонна, мать его возлюбленного Христа, не могла сравниться с мадонной, которая стояла перед ним.