— В лесу этого добра полно, надо только места знать. Я тебе больше скажу, есть в лесу кое-что посильнее. Закон, чтобы люди самовольно дурманом не пользовались, конечно, правильный. Но не на каждую болячку доктора будут целебную вытяжку тратить, а людям болеть не хочется, вот и суют они лесникам денежки, ещё и умоляют, чтобы мы взяли, не побрезговали. Ты удивишься, если узнаешь, какие уважаемые люди у нас в клиентах. Есть у них ещё одна причина раскошелиться, может, самая главная: больного всё равно лечить будут, хмелем, или как-то по-другому — не важно. А если, к примеру, ослабла от возраста или от плохих жизненных условий мужская сила, ни один врач её не вернёт, даже время на это тратить не станет. А хмель поможет — гарантированно и надолго! Потому он и есть самый ходовой в Посёлке товар. То, что нашли у Сыча три шишечки, это вообще ни о чём, всего лишь повод заявить, что человек был в наркотическом угаре. Сказали так, и всем всё ясно, глубже копать не надо.
Вот и полдень. Сон не освежил, но злость и обида утихли. Тут же образовавшуюся пустоту занял беспокойный холодок, почти такой же, какой морозил мне внутренности во время героического похода за соляркой.
Сидя на ступеньке крыльца, я созерцал унылый пейзаж: деревья верхушками царапают животы пузатых, обременённых влагой серых облаков; жирно лоснится рыжая грязь; из белёсой дымки проступают тёмные пятна полуразвалившихся изб; редкие крупные капли выбивают пузыри на поверхности мутных луж, стучат по крыше. Конечно, хорошо в деревне летом, только слишком тоскливо!
Партизан строго-настрого приказал, чтобы я в одиночку не уходил далеко от крыльца. Не очень-то и хочется; здесь так же зябко, мокро и неудобно, как и в других местах — зачем же куда-то переться?
Пока я лениво соображал, чем бы себя занять, они и появились. Людей я заприметил издали — пять силуэтов в почти растаявшем тумане шагают по железке. Понятно, не случайные путники — случайно в Ударник не забредают. Даже сквозь дымку видно, что к нам пожаловали люди солидные: на всех мокрые плащи, лица капюшонами закрыты, объёмные рюкзаки за плечами, и у каждого автомат, а у того, кто идёт впереди, ещё и ружьё на плече. Спустились эти ребята с насыпи и, по раскисшей земле да по лужам напрямик к партизановой избушке пошлёпали. Ну, думаю, неспроста они здесь, надо тревогу поднимать. Если явились по наши души — не отобьёмся.
— Партизан! К нам гости! — закричал я, нырнув в избу. Как автомат в руках оказался, наглости у меня прибавилось: хотел скандал и драку? Получи, и распишись! Нет уж, просто так не возьмёте!
А пришельцы уже близко, их теперь в окошко хорошо видно. Кажется, погорячился я — скандала-драки пока не будет, потому что не барачники это и не клыковские головорезы, а остальным до меня, вроде бы, не должно быть дела. Однако же, удивился я изрядно: Леший, да Савка с Антоном — ладно, на то они и лесники, чтобы где попало шляться. Но чего, спрашивается, забыли в этой компании Сашка Зуб и профессор?
Люди остановились возле нашего дома, и Леший заорал:
— Эй, вы здесь?! Есть тут живые?! Накрывай на стол! Гости пожаловали!
— Чего припёрлись-то? — услышал я голос Партизана.
— За должком пришли, — ответил Зуб. — Про должок не забыл?
— Когда это я у тебя одалживался? Не припоминаю.
— Не у меня, ты Посёлку должен. Или запамятовал, чего Хозяину наобещал?
— То Посёлку, а ты причём? Ладно, не боись, я от своих слов не отказываюсь. Просто спрашиваю — зачем сейчас пришли? В чью башку взбрело по болотам в дождь шастать? Договорились же — будем ждать погоды.
— Кое-что поменялось, Пётр, — сказал Антон. — Надо бы сегодня.
— А лучше бы — уже вчера, — добавил Сашка.
— Вчера, говоришь? Ну, заходите. Только, это, автоматы в сенях положьте. С оружием не пущу.
Обед, какой смогли, мы собрали; приветить гостей — святое. И вот сидим за одним столом, не чужие они мне. Но чудится, теперь между нами стена. Это такая хитрая стена, что её ни увидеть, ни потрогать не получается. И всё же она есть. Эти все вместе, а мне теперь Сыч — подходящая компания. Только Сыч забился в сарай, и носа не высовывает. Партизан, Леший и Сашка на улице о чём-то препираются, в комнате слышны их голоса. И чуется — вопросы решаются трудно: разговор делается громче.
— О чём, интересно, спорят? — спросил я, чтобы разбить стену.
— О тебе, — отвлёкся на миг от поедания печёной картофелины Антон.