– Но. мы не в состоянии прокормить его, старик, это совершено невозможно. Господи, Боже! наши собственные дети сыты с грехом пополам.

– Знаю я это, мать. Но как это грустно, что сердцу приходится справляться с кошельком.

И оба старика, опечаленные, вернулись к своей работе, между тем как Антон быстрыми шагами шел к гавани.

Он найдет себе какую-нибудь работу и будет жить очень экономно. Таким образом он заработает столько денег, чтоб нанять адвоката для своего несчастного отца; с помощью адвоката ему, может быть, удастся попасть в тюрьму, на свидание к отцу, или установить с ним переписку. Сердце это забилось сильнее и легче; сознание, что ему необходимо работать, облегчило до некоторой степени его тоску, отодвинуло ее назад, и он почувствовал прилив силы, искавшей выхода. Антон решил работать, вместо того, чтобы предаваться отчаянию.

В гавани царила та живая, кипучая деятельность, которая не вполне прекращается даже зимой. Тяжелые парусные суда, совершенно непохожия на наши теперешния, разгружались и нагружались, приходили и уходили, чинились и снабжались новыми снастями. Рабочие носили и возили самые разнообразные предметы торговли, катили бочки и тачки, между тем, как пассажиры отходящих и приходящих судов толпились на сходнях. Антон видел сундуки и чемоданы, которые эти путешественники имели при себе, он почтительно подошел к одному господину и предложил ему свои услуги.

О, радость! Джентльмен протянул руку, чтоб передать ему ручной чемодан, но прежде чем наш друг успел взять его, прежде даже, чем он успел собраться с мыслями, чей-то сильный кулак ударил его по затылку и отбросил на три шага назад. Поток бранных слов так и полился на Антона, раскрасневшееся от водки лицо смотрело на него со злобой.

Наш друг был в таком настроении, когда всякое оскорбление кажется невыносимым; все в нем заходило и закипело. – Чего вам от меня надо? – свирепо закричал он. – Какое вам дело, если я хочу честно заработать кусок хлеба?

– Хо-хо! – захохотал нападавший, – Мальчишка еще к тому же и иностранец, – небойсь, из тех чудаков, по ту сторону канала?

К нему присоединились многие другие. – Это немец, вскричал один.

– Зачем же он тут затесался? Чего ему надо? Урвать от нас последний кусок хлеба?

– Разве он состоит плательщиком в нашем союзе? Принадлежит к цеху гаванских носильщиков?

– Накласть ему хорошенько в загривок, так позабудет, как ходить сюда.

Из всех этих восклицаний Антон не понял ничего, однако кулаки его были сжаты, и глаза, задорно блестели. Страстный гнев так и подбивал его лезть на драку.

Но тут вмешался чужой господин. Он вынул из кармана монету и предложил ее нашему другу. – Вот, возьми, мальчик! – сказал он добродушно. – По-видимому, здесь право носить багаж принадлежит особому цеху, ты же не имеешь этого права.

Но Антон сильно покраснел и отвернулся. Взять подачку! Неть, лучше провалиться сквозь землю!

Господин пожал плечами: – Не желаешь, так, как хочешь! И с этими словами господин пошел дальше, а один из носильщиков понес его багаж. Остальные разошлись тоже, и Антон остался один, с сжатыми кулаками, с сердцем, переполненным отчаянием. Сколько вопиющих несправедливостей должен он выносить молча.

Тут Антону вспомнился приятель его отца, в которого старый, честный Кроммер слепо верил, за которого он поручился по векселю, чтоб избавить его от погибели, и который однако же обманул его, лишил его дома и крова и заставил бродить на чужбине бездомным скитальцем. Это было первое страшное преступление против того, кто был честен и добр, а потом второе, еще более гнусное, еще более возмутительное. Его, который никогда даже в мыслях не посягнул на чужое добро, обманом и коварством вовлеченного в преступление, бросили в тюрьму, как мошенника и грабителя.

И на все это небо спокойно взирало, все это оставалось безнаказанным, всего этого было еще мало, чаша страданий еще не переполнилась. Еще и ему самому становились поперек дороги, мешали работать и в самом зародыше губили слабые надежды…

Какой горечью, какой едкой, жгучей болью было переполнено его сердце.

Антону казалось, что все заволоклось тучами, и он безнадежно поник головой. Как, слезы? У него в глазах слезы? Нет, он жаждет мщения, он хочет драться, он готов все разметать, все обратить в дребезги. От злобы ему хотелось самый мир перевернуть вверх дном.