Жена кузнеца нехотя повиновалась. Колдунья тихо, на грани слышимости, завыла. Нимрин не взялся бы сходу воспроизвести этот звук, но заёмным знанием знал: именно так, заунывным воем без слов, звучат здешние песни и заклинания. Через миг обе женщины завывали в унисон, положив руки друг другу на плечи. Потом они вспомнили о третьем в комнате, разом оглянулись, и Нимрина будто подтолкнуло встать в круг и подпеть. Неожиданно, это оказалось легко, тянуть хором Зимнюю песнь умиротворения. Была ли в звуках магия, Нимрин не разобрал, но они в самом деле умиряли страсти. Тунья теперь смотрела на нового слугу более-менее доброжелательно. Вопрос, долго ли продержится эффект? Но думать о плохом Нимрину не хотелось. Вообще думать не хотелось, и это было неправильно. Может быть, он подумает об этом позже.
***
Вильяра слушала неумелую, но действенную песнь найдёныша. Кажется, она вложила в заклятие понимания многовато себя, не соизмерила силу. И когда будила — тоже. А, не беда, тем интереснее коротать зиму!
Мудрая отослала Тунью прочь, и силою дара, жаром своим поманила к себе чужое существо. Голосом тоже позвала:
— Нимрин!
Он отбил колдовской зов, будто летящий в лицо снежок, не раздумывая. Похоже, его учили таким вещам, хорошо учили. Уставился исподлобья:
— Чего ты хочешь от меня, мудрая Вильяра?
— Ты желаешь завалить меня на шкуры. Ты очень сильно этого желаешь.
Он упрямо мотнул головой, сглотнул и ответил:
— Это твоё желание во мне. А я не знаю. Я опасаюсь прикасаться к твоему жару, прежде чем разберусь с собой.
— Ты живёшь одним моим жаром, Нимрин. Пока — только им. Это единственная защита от врага, идущего по твоему следу. Ты хочешь согреться, я хочу согреть тебя. Иди ко мне, Нимрин.
— Кувыркаться с тобой — единственный способ?
— Для тебя сейчас, да.
Вильяра не стала ждать новых вопросов. Она знала, что делает, знала, чего хочет. А у разодранного на части духа — откуда силы на сопротивление? Да и зачем сопротивляться-то?
***
Жар, ласковый и щедрый, наполнил тело Нимрина жизнью. Жар неистовый, неудержимо влекущий. Нимрин падал в пропасть, зажмурив глаза от блаженства и страха. Почему страха? Падал? Ну да, колдунья облапила его и опрокинулась навзничь, увлекая за собой. А губы её он нашёл сам, и груди, и… Вошёл туда, куда настойчиво приглашали. Смутно помнил привычку осторожничать, беречь женщину, а делал ровно наоборот. Вломился грубо и резко, зачастил. Вместо ожидаемого недовольства, едва не растаял в свирепом наслаждении Вильяры. Окончательно потерял края, верх и низ, желанное и нежеланное, своё, чужое…
Кончив, лежал, пустой и лёгкий, на груди колдуньи. Ощутил, как её горячий язык ласково щекочет ему ухо, потом шею. Кое-как выдернул себя из забытья, приподнялся, посмотрел в глаза — утонул в двух мерцающих серебристых омутах. Нет прошлого, нет будущего, лишь настоящее. Нет силы, нет воли… А что тогда вообще есть?
— Вильяра, кто я?
— Нимрин, — она ласково улыбнулась и снова притянула его к себе. — Не спеши, бродяга, ты ещё недостаточно согрелся. Твоя весна ещё не скоро.
Слова сказались сами: