Он ринулся ко мне, проворно хватая за руки. Я оторопел. Но сопротивляться в сложившейся ситуации было бы по крайней мере глупо. Я поддался его напору и отправился в полицейский участок.

Следователь не позволил мне одеться, умыться, привести себя в порядок. Не спорил, молчал. Конечно, на улице было по-летнему тепло, но все же недостаточно для прогулки нагишом.

Всю дорогу до участка мы провели в молчании. На месте я потребовал адвоката, как в лучших американских фильмах, за что тут же получил по лицу. Меня не били, кажется, никогда. Все детство я как-то умудрялся общаться с правильными людьми и избегать стрелок, угроз, насилия. Хотя, чтобы навести страху, мне все же пришлось ударить одного мальчика. Это был Леня, глуповатый мальчишка на два года младше меня. Леня, которого поймали мои сообщники, приставили к стене ради одного моего удара, а потом отпустили. В отличие от большинства, я не почувствовал ни власти, ни удовольствия. Только горький вкус разочарования в собственной нравственности и какой-то стыд.

Вы даже не представляете, как сложно заявлять о своих правах тут, в России. Конечно, пока ты сидишь перед телевизором, в безопасности, кажется, что очень просто обстоять то, что подарено тебе законом. На деле же, куда сложнее. Ты остаешься наедине со своими страхами, но гораздо хуже, что ты остаешься с агрессией других.

Я прождал много часов без помощи, воды или какого-то провианта. Голый, на грязной скамейке, униженный. Жирный мент, слишком ехидный даже для такой профессии пригласил меня на обследование. Все прошло малоприятно. Врач, пожилой и безучастный человек, снимал пробы со всех моих мест, бесконечно что-то тер или мазал. Очень ошибочно считать, что нам некуда падать.

Конечно, я понимал, куда идет дело. То тело в лесу уже было найдено и теперь я подозреваемый. В голове моей носились мысли о том главном, чего я был лишен в стенах этих серых зданий, об уважении.

Антон Чугуров ждал меня в комнате допроса, уверенный в себе и почти оскорбленный моим присутствием. К этому времени я получил одежду не по размеру, умылся. Но вот еды никто так и не предложил, от чего нарастающая слабость сгибала мое измотанное тело.

Однако стержень внутри, спасающий меня от отчаяния столько раз, держал нос по ветру. Я сел, преисполненный гордости и самообладания.

– Итак, – улыбнулся я. – Заморите меня голодом в своей убогой обители?

Его маленькие глазенки скользнули по мне всем своим проницанием. Он не собирался терять время даром и у него в рукаве чесался тот самый козырь, который должен был разбить все мое равновесие.

– Такие вот как ты, – он закурил сигарету, – самое худшее, что может произойти с кем бы то ни было. – Он замолк, толи ожидая вопроса, толи изучая мою реакцию. – Думаешь, ты до хрена умный? Влез к богатеньким олухам, прилип как паразит и радуешься. Думаешь, будет тебе всегда теперь хлеб с маслом? Будет, конечно, будет.

– Все бывает там, где этого ждут, – я забросил ногу на ногу и улыбнулся. Свойство мое заключалось в удивительном спокойствии, когда кто-то на грани срыва. А Антон сейчас держался из последних сил, это убедило меня, что никаких улик не было. – И, конечно, я.

– Ты решил, что можешь прыгнуть выше головы?

– И пусть выше будут только звезды, – я ехидно оскалил зубы. – Стесняюсь спросить, а вы у нас тут уголок нравственности и чести? Решили осудить неравный брак? Или еще лучше, решили покопаться в чужом белье, пока нет собственного? Вы ведь не женаты? – Он смотрел на меня с отвращением, что веселило меня еще больше. Я откинулся назад, просчитывая, что может быть на меня. Точно не убийство, они наверняка даже не знают, есть ли труп, где этот труп. Причинение вреда… Ага! – Значит, все же нет. Что ж, тогда это объясняет ваше особенное отношение к моей жене.

– Ваша жена обратилась с побоями в полицию. Что, нечего сказать?

– Отчего же, – я уже был готов и понимал, что стоит делать. – Я не трогал свою жену даже пальцем. Какого характера увечья? Ссадины, переломы? Если заметите, у меня костяшки абсолютно чисты, я не расцарапан. Пара следов от веток, да, я гулял в лесу накануне. Но вам, конечно, все это уже известно. А сейчас я вам подкину отличную идею. У нас с женой был очень страстный (и прошу заметить добровольный) половой акт, прямо перед тем, как меня схватили. Я думаю, если хорошо поискать, улики будут.

К моему удивлению его неприятное лицо исказилось смущением. Ах, эти советские недотроги! Отрицание очевидного куда смешнее, чем выставление его напоказ. Я расплылся в улыбке, потому что знал, что, если Вероника и попыталась инсценировать избиение, она совершенно забыла про минуты нежности, потому что для нее они мало что значили. Но я, к своему стыду, все еще сходил с ума по своей жене, несмотря на разочарование и ее предательство.

Меня отпустили через пару часов после приезда адвоката. Какой-то молодой и неловкий человек с кривыми зубами и крючковатым носом. Я не стал вникать в тонкости его рассуждений, лишь уловил главное – мне можно отправиться домой.

Там, в особняке, меня встретило семейство. Виктор Иванов выглядел почти угрюмым. Он смотрел на меня неодобрительно. Я, прочитавший великую книгу про сицилийскую мафию, не чурался покориться тому, кто сильнее меня. Пусть даже видимо, пусть даже на время.

– Что произошло у вас с Вероникой, Георгий?