– Сынок! – воскликнул Великий князь и бросился было обниматься, но Ваня его мягко отстранил и произнес:
– Это еще не все.
– Как не все? – удивился Иван III. Ведь получить Великий Новгород в вотчину и тридцать пять тысяч рублей новгородского счета в качестве трофеев – это невероятно щедрый подарок.
– Вот письмо, – произнес Ваня, холодно взглянув на Филиппа, – которое писал митрополит твой архиепископу Новгородскому перед моим выходом. Здесь сказано, куда я пойду, какими силами и зачем. Также он призывал убить меня, ибо я будто бы подбивал тебя на крестовый поход супротив Новгорода. И что пока я жив – не бывать им покою. А со смертью моей удастся тебя образумить да отвратить от небрежения словами пастыря твоего духовного.
На площади установилось гробовое молчание. Только мухи жужжали да лошади фыркали и сбруей позвякивали. Народ как-то не ожидал таких слов. Меж тем Ваня продолжал:
– У реки Шелони меня ждали. И только Божьим провидением да выучкой воинов моих удалось разбить супротивника по частям. На день задержись – стоптали бы меня. В вещах же князя Чарторыйского, взятого в плен на том поле, я нашел письмо от Марфы Борецкой. Она призывала его со мной не церемониться и резать, как пса шелудивого, не обольщаясь выкупом. Дескать, она за мою отрезанную голову заплатит больше, чем ты за живую и невредимую.
– Ох! – прокатился по толпе возглас.
– В жилище Марфы после взятия Новгорода также было найдено письмо митрополита. Он ей, как и архиепископу, выдавал мой поход и говорил, будто бы придумал, как сделать, чтобы ты с ратью своей не смог пойти на север. Будто бы договорился с литвинами и татарами о том. Архиепископ увещеваниям митрополита не внял и свой владычный полк на бой не двинул. Также он сказывал о том, будто Марфа и с ливонцами сговорилась о помощи. Пообещала она им Псков не мешать воевать, если они помогут рати твои побить да столицу захватить и разорить до последней крайности. А вот еще одно письмо… – продолжал перечислять Ваня, выкладывая одну «бумажку» за другой. Много улик удалось найти.
Но Великий князь уже не слушал. Он медленно-медленно повернулся к митрополиту, которого уже подпирали, чтобы не упал, да за ручки держали, дабы не сбежал. И спросил:
– За что, отче? Что я тебе сделал? Но я – ладно. Сына – за что?
– И мать! – добавил Ваня.
– Что?! – резко обернулся Иван III.
– А ты думаешь, что это все дядя Андрей смог бы придумать с тем хитроумным отравлением? Он же властолюбивый дурак. Я и раньше думал, что за ним стоит кто-то еще. А теперь стало ясно – Филипп и стоит. Ему ведь то выгодно.
– Выгодно?! – прорычал отец. – Почему?
– Ему бродяжку безродную нужно на престол пристроить, расчищая место для ее потомства. Да власть свою крепить. Он ведь сказывал, наверно, что все эти испытания за грехи тебе дадены. Сломать тебя желал. Чтобы ты под пятой его ползал и во всем слушал.
От этих слов Великий князь резко обернулся к митрополиту с перекошенным яростью лицом. Но вдруг замер и, вновь оборотившись к сыну, спросил несколько удивленно:
– Бродяжка? Ты это о ком?
– О Софье Палеолог.
– Так какая же она бродяжка?! Это же дочь самого царя эллинского!
– Отец, эллины царями называют только правителей варварских держав. Тех, кого считают грязными дикарями, едва тронутыми их благодатью. Своих властителей они зовут Басилевсами, – громко произнес Ваня. Он уже объяснял это отцу, но тот, видимо, не понял или забыл. Теперь же эти слова услышали и горожане, что всегда напомнят, ежели отец запамятует. – И Софья – не дочь Басилевса, а племянница. Ибо Фома – беглый деспот Мореи, а не Басилевс Восточной Римской империи. Последний Басилевс Константин XII пал в бою. Фома же унаследовал лишь грезы о престоле своего брата. За ним нет ни войск, ни людей, ни земель, ни денег. Да и чего говорить? Он ведь ныне живет со всей своей семьей жалкой приживалкой на дворе Папы Римского, кормясь с его подаяния да отчаянно пытаясь продать свои мнимые титулы всем встречным государям. Хоть кому-нибудь, лишь бы деньгами разжиться.