– Иван Иванович, – тихо произнес Фома Семенович, командир пехоты. – Ты извини меня.

– За что?

– Я ведь усомнился в тебе.

– Ты усомнился в себе, друг мой. В себе и своих людях.

– Ты был так спокоен, – после долгой паузы и напряженного жевания губ заметил он. – Неужто ты знал наперед, что мы победим?

– Конечно. О том и сказал. Разве ты позабыл уже?

– Да… но… я думал, что ты говорил так, чтобы подбодрить ребят.

– То есть врал? – повел бровью Ваня.

– Нет, нет! – замахал он руками. – Нет. Я не это хотел сказать.

– Это ты хотел сказать, – усмехнулся княжич. – Нет. Я не врал. И хватит об этом.

– Да, да, конечно, – быстро закивал Фома, странно смотря на своего княжича.

Ване было лень рассказывать о том, что кавалерия против такой пехоты в сложившейся диспозиции практически бессильна. Это были азы. Для него как человека из другой эпохи.

Однако окружающие восприняли слова нашего героя совсем иначе. Мышление-то у них было религиозно-мистическое, а потому и решили – если княжич твердо знал, то не потому, что просчитал все. Нет. Ему-де знамение было. Не зря же он про Господа Бога говорил? Не зря же проговаривал, будто Тот смотрит на них здесь и сейчас? Да и спокойствие хранил удивительное.

Эх! Знал бы Фома Семенович и прочие, чего Иван Ивановичу стоило остаться невозмутимым в такой ситуации. У княжича все поджилки отчаянно вибрировали от вида надвигающейся конной армады. А рука сдавила эфес клинка так, что казалось – раздавит. Да и ноги едва держали. Но он справился. Он устоял. И даже нашел в себе силы топорно, но подбодрить стрелка. И это очень сильно подняло его в глазах окружающих, не ожидавших от отрока тринадцати лет такой выдержки. А в сочетании с произнесенными словами это решительно укрепило его репутацию, серьезно подняв веру в него как в удачливого командира. В армии, особенно старинной, вещь это наиважнейшая! В того же Суворова, например, его солдаты верили едва ли не больше, чем в Бога…