Мы быстро пришли к соглашению. Тогдашний служитель при замке[66] Вейбель К. взял меня в работники. После болезни я был еще довольно слаб. Но хозяин, человек рассудительный и неизменно благодушный, проявлял ко мне полное снисхождение, тем более что у него имелись и свои мальчишки такого же помола.
Большую часть времени он отсутствовал по делам своей должности; в это время, правда, все шло через пень-колоду. Платил он мне самую малость, а хозяйка его часто не давала нам роздыха почти до десяти часов вечера. Работали мы много, но и кормили нас самым наилучшим образом. По временам мы приносили в подарок хозяину дичь — птицу или рыбу. Это ему очень нравилось.
Как-то раз мы раздобыли целое гнездо с вороньим выводком. Супруга приготовила из воронят аппетитное блюдо для хозяина. С огромным удовольствием он уничтожил всех птичек до единой. Но вдруг у него в желудке разразилась буря. Вскочив со стула, бледный, как смерть, стал он бегать по комнате взад и вперед, а там валялись еще на полу ножки и перышки. Немного погодя он зарычал на нас, мальчишек, с комическим гневом:
— А ну-ка, уберите с глаз моих долой всю эту падаль, а не то я выблюю на вас, разрази меня гром, всю вашу дичь. Попробовал я этих черных выродков один раз, — и с меня хватит!
Затем этот весельчак улегся в постель, пропотел как следует, и все прошло.
Мой брат Якоб[67] в это время также нанялся в работники. Младшие же, в часы свободные от школы, были вынуждены заниматься прядением. Из них один — Георг[68] был особенным сорванцом. Бывало, думают, что он сидит за своей самопрялкой,[69] а он — уже на дереве или на крыше и дразнится оттуда:
— Ку-ку!
— Ах, ты, лентяй ты этакий! — сердится на него матушка, увидев его снизу. А он в ответ:
— Спущусь, только если бить не станешь. А то заберусь от тебя на самое небо!
Что тут поделаешь! Так и заканчивается все веселым смехом.
XXIX
КАК! УЖЕ ФАНТАЗИИ В ГОЛОВЕ?
А почему бы и нет! Уж если вступаешь в свой двадцатый год, то должен знать, что человеки подразделяются на два пола.
У Вейбеля была премиленькая дочка, пугливая, однако, как зайчик. Едва завижу ее, чувствую радость, но не могу понять — отчего. Через несколько лет она вышла замуж за какого-то проходимца, который наградил ее кучей ребятишек и в конце концов дал, подлец, тягу из наших краев. Бедняжка!
А еще у нашего соседа Ули была падчерица Анхен;[70] я встречал ее каждое воскресенье. И всякий раз ныло у меня сердце. И опять не знал я — в чем дело. Наверное, думал я, потому, что она такая красавица. Ничего иного мне и в голову не могло прийти.
По воскресным дням, ближе к вечеру, мы устраивали — молодых парней было вдосталь — хороводы, цепочку, вари-овес, прятанье башмака и прочее.[71] Я попал в какой-то новый для меня мир; не то, что в безлюдном Дрейшлатте. И вот я замечаю, что Анхен, пожалуй, ко мне благосклонна, но соображаю, что у нее, конечно же, имеются уже ухажеры. А тут как-то матушка моя не утерпела да и скажи мне, не без некоторой гордости, что я понравился Анхен. Эта новость пробежала огнем по всем моим жилочкам. До той поры я считал, что родители не позволят, чтобы я, такой еще недоросток, заводил знакомство с чужими девицами. Но теперь (как опасно вводить людей в заблуждение опрометчивым словом!) из матушкиных речей я ясно уразумел, что могу отважиться на нечто подобное. И хотя я ничего не предпринимал, но тем больше радовался в душе, что двери в веселый мир юности отныне мне открыты.
С этого времени, разумеется, при любой возможности я старался посылать Анхен самые красноречивые взгляды; однако на то, чтобы найти для нее какие-нибудь слова о любви, — на такое я, кажется, не отважился бы за все сокровища мира.
Однажды мне позволили сходить на масленичную ярмарку. Перед этим я долго ломал голову над тем, не позвать ли ее в кабачок при ратуше на стаканчик вина. Но это представлялось мне пределом отваги.
В кабачке я увидал ее среди танцующих. Думаю, что даже у Ирода так не билось сердце при виде пляшущей дочери Иродиады![72] Ах, какая красивая, тоненькая, славная девчоночка в своем очаровательном цюрхбитлерском наряде![73] Как мило золотые косы обрамляют ее личико!
Я пристроился в уголке, чтобы незаметно наслаждаться видом ее. Себе я говорил: