Когда в 638 году Умар приехал в лагерь мусульман в Джабии, дабы торжественно отпраздновать завоевание и определить статус побежденных, он не только утвердил Абу-Убайду на его посту верховного главнокомандующего, но и назначил его генерал-губернатором и наместником. Въезд престарелого халифа в Иерусалим верхом на верблюде в потрепанной одежде не произвел благоприятного впечатления. Его принял патриарх и «сладкоголосый защитник церкви» Софроний, который, как говорят, обернулся к слуге и заметил по-гречески: «Воистину, вот мерзость запустения, о которой говорил пророк Даниил, стоящая на святом месте».
Завоевание Сирии выходило за рамки местных и временных соображений. Оно придало зарождающейся силе ислама уважение в глазах мира и уверенность в себе.
Получив Сирию в качестве своей базы, арабская армия под командованием Ийад ибн Ганна действовала на северо-востоке и между 639 и 646 годами покорила всю Месопотамию. Отсюда был открыт путь в Северо-Западную Персию и земли за ее пределами; все это было использовано. Другая армия под командованием Амра и других ветеранов сирийской кампании действовала на юго-западе и между 640 и 646 годами покорила Египет. Операции из Египта легко продолжались при сотрудничестве сирийцев на северо-западе Африки и, в конечном итоге, в Испании. Из Северной Сирии Малая Азия была уязвима для атак, которые продолжались с перерывами почти столетие.
Однако все эти завоевания относятся к категории систематических военных кампаний, а не случайных набегов, к которым относились предыдущие. Первые походы в Ирак и Сирию не были результатом целенаправленного и дальновидного планирования. Ни Абу-Бакр, ни Умар, под руководством которых было совершено большинство этих побед, не устраивали военных советов, не разрабатывали стратегии и даже не мечтали – по крайней мере, на первых порах – когда-либо на постоянной основе закрепиться на захваченных территориях. Однако к такому исходу вела сама логика событий. Поначалу воинам не разрешали селиться в городах; первой столицей служил лагерь недалеко от Джабии. Фактически у нас есть основания полагать, что некоторые начальные операции, например кампания Халида в Ираке, предпринимались не только без приказов халифа, но, возможно, и в их нарушение.
Также не следует рассматривать мусульманские завоевания как в первую очередь или главным образом религиозные крестовые походы. Классическая интерпретация мусульманских историков повторяет теологическую интерпретацию евреев своей национальной истории и средневековых христиан – распространения их церкви; она представляет движение прежде всего религиозным и предначертанным самим провидением. На самом же деле арабская исламская экспансия имела под собой экономические причины. Этот экономический аспект не вполне ускользнул от внимания вдумчивых арабских историков, таких как аль-Балазури, который утверждает, что, вербуя людей для сирийской кампании, Абу-Бакр писал жителям Мекки, Эт-Таифа, Йемена и всем арабам в Неджде и Хиджазе, призывая их к священной войне и пробуждая в них желание добычи, которую можно было взять у греков.
Если рассматривать ее в истинном масштабе, исламская экспансия представляла собой серию миграций – «волн», перенесших избыток населения с бесплодного полуострова в соседний плодородный регион, где люди жили насыщеннее и богаче. Фактически это был последний этап в длительном процессе проникновения, который начали вавилоняне примерно за четыре тысячи лет до того. Исламское течение, однако, имело одну отличительную черту – религиозный порыв. В сочетании с экономическим импульсом он сделал движение неостановимым и вывел его далеко за пределы всех предшествующих. Илам, можно сказать, бросил боевой клич, лозунг, сравнимый с тем, что провозгласила «демократия» в Первую и Вторую мировые войны. Более того, он же служил силой сплочения, скреплявшей племена и разнородные массы, которые никогда раньше не знали единства. Но хотя стремление распространить новую веру или попасть в рай, возможно, и мотивировало некоторых бедуинских воинов, все же многими из них двигала мечта об удобствах и роскоши оседлой жизни в Плодородном полумесяце.
Аналогичной гипотезы, столь же несостоятельной, придерживаются христиане: она изображает арабских мусульман предлагающими выбор между Кораном в одной руке и мечом в другой. По крайней мере, в том, что касается ахль аль-китаб («людей Писания»), они выдвинули третий вариант – дань. «Сражайтесь с теми из людей Писания, которые… не исповедуют истинную религию, пока они не станут собственноручно платить дань, оставаясь униженными»[236]. Важно помнить, что с точки зрения завоевателей дань была предпочтительной. Если же немусульманин принимает ислам, он уже не обязан выплачивать дань.
По своему историческому значению мусульманские завоевания I века не уступают завоеваниям Александра. И первые, и вторые выделяются среди основных вех политической и культурной истории всего Ближнего Востока. В течение тысячи лет после завоеваний Александра цивилизованная жизнь Сирии и соседних стран ориентировалась на запад, за море; теперь же ориентация сменилась на восточную, за пустыню. Оборвались последние связи с Римом и Византией; завязались новые с Меккой и Мединой. Строго говоря, эта ориентация была возвращением к прежнему типу, поскольку арабско-мусульманская цивилизация не привнесла множества оригинальных элементов. Это было скорее возрождение древнесемитской культуры. С этой точки зрения эллинизм становится чужеродным явлением, втиснутым между двумя родственными слоями.
Примерно за десять лет мусульманские завоевания изменили облик Ближнего Востока; примерно за столетие они изменили облик цивилизованного мира – на такие результаты завоевания Александра не могли притязать. Победы ислама стали отнюдь не второстепенным, а решающим фактором в эволюции средневекового общества. Они превратили римское «Наше море» в мусульманское озеро, разорвав таким образом морские связи между Востоком и Западом. Это вкупе с оккупацией восточного, западного и южного берегов Средиземного моря создало новый мир, в котором жили Карл Великий (768–814) и его современники. Так закончилась древность и началось Средневековье.
Глава 31
Арабская администрация
Как распорядиться новоприобретенными землями – этот вопрос следующим встал перед арабами. Очнувшись от опьянения великой победой, они столкнулись с новой колоссальной проблемой, к которой оказались не готовы. В их прошлом опыте не было ничего, на что они могли бы опереться. Очевидно, что законы их примитивного мединского общества не отвечали новым потребностям, а законы нового исламского общества были неприменимы, ибо завоеванные народы еще не стали мусульманами.
Первым за решение проблемы взялся Умар. В «день Джабии», как его называют, началось трехнедельное совещание, на котором он и его командиры подняли этот вопрос. Что именно там произошло, неизвестно. Никто точно не знает условий так называемого договора (ahd) Умара. До нас дошли разные версии, но все они явно содержат постановления, относящиеся к более поздним периодам. Умар не мог издавать законы для ситуаций, которые еще не успели возникнуть.
Однако можно предположить, что определенные принципы договора выражают политику Умара. Первый из них заключался в том, что арабские мусульмане на завоеванных землях должны составлять своего рода религиозно-военную аристократию, храня чистоту крови и не смешиваясь с инородцами, жить отчужденно и воздерживаться от владения землей и возделывания ее. Покоренным народам предоставлялся новый статус – зимми (или ахль аз-зимма), люди договора или обязательства. С зимми взималась дань, которая включала земельный налог (позднее харадж) и подушную подать (позднее джизья), однако они пользовались покровительством ислама и освобождались от воинской повинности. Только мусульманин имел право обнажать меч в защиту исламской земли. Таким образом устанавливался принцип неравенства между победителями и побежденными как постоянная основа политики.
Другой принцип из тех, что якобы провозгласил Умар, состоял в том, что движимое имущество и пленные, взятые в качестве добычи, относятся к так называемой ганиме и принадлежат воинам, как и раньше, но не земля. Земля принадлежит мусульманской общине и вместе с деньгами, полученными от покоренных народов, составляет фай. Те, кто возделывал относящиеся к фаю земли, продолжали платить земельный налог даже после обращения в ислам.
Налоговое законодательство, инициативу по созданию которого традиционно приписывают Умару, несомненно, является плодом многолетней практики. Первые халифы и наместники провинций не могли разработать и внедрить систему налогообложения и финансового управления; им было легче использовать во имя Аллаха византийскую систему администрации провинций, уже введенную в Сирии и Египте. В мусульманской империи размер дани различался от места к месту в зависимости от характера земли и ранее преобладавшей системы (византийской или персидской), а не от того, каким способом мусульмане приобрели землю: путем капитуляции (сулхан) или силой (анватан). Такое объяснение различия налогов на основе способа завоевания, которое обычно приводят арабские источники, явно является поздней юридической фикцией. Даже различие между джизьей как подушной податью и хараджем (от
Подушная подать была показателем более низкого статуса и взималась единовременно. Обычно она составляла четыре динара для зажиточных, два – для среднего класса и один – для бедных. Женщины, дети, нищие, престарелые и больные освобождены от уплаты налогов, за исключением случаев, когда они имеют независимый доход. Земельный налог платился в рассрочку и натурой со скота и продуктов земли, но никогда в виде свиней, мертвых животных или вина, использование которых запрещено в Коране. Кроме того, подданные подвергались особым поборам в поддержку мусульманских вооруженных сил.
На совещании в Джабии Сирию в административных целях разделили на четыре военных округа (ед. ч. джунд), соответствующих византийским провинциям на момент завоевания. Это были Димашк (Дамаск), Химс, Аль-Урдунн (Иордания) и Филастын (Палестина). Урдунн охватывал Галилею и простирался на восток до пустыни. К Филастыну относились области к югу от Изреельской равнины (Мардж ибн Амир). Позже халиф Язид, сын Муавии, выделил новый округ – Киннасрин, отделенный от Химса и включивший в себя Антакью (Антиохия), Манбидж (Иераполь) и Джазиру (Месопотамия). Халиф Абдул-Малик отделил Джазиру и сделал ее отдельной областью. Столицей в то время оставался лагерь в Джабии. Другие военные лагеря вскоре выросли возле Химса, Амваса, Табарии (для округа Урдунн) и Лудда (Лидда, для Филастына). Позже Лудд сменила Рамла.
В эти лагеря арабские воины, которые вскоре стали новыми гражданами завоеванной провинции, перевезли свои семьи; среди их жен или наложниц, вне всяких сомнений, было немало пленных местных женщин. Как воины и защитники (мукатила) они пользовались правами и привилегиями, недоступными для более поздних переселенцев из Аравии. Во главе их стоял военный командир и генерал-губернатор, совмещавший в своем лице все исполнительные, судебные и военные функции. Они сохранили византийскую структуру управления; на своих постах остались даже местные чиновники, не покинувшие страну во время завоевания. Для их замены у арабов не было подготовленных служащих. Кроме того, в первую очередь их волновало, как удержать захваченную провинцию под контролем и собрать причитающиеся налоги с ее жителей. На своем начальном этапе правительство арабских провинций, будь то в Сирии, Египте или Ираке, было чисто военным с определенными финансовыми планами.
Еще до того, как закончился совет в Джабии (639), страшная чума, пришедшая из Амваса, принялась косить арабские войска. По некоторым сведениям, от нее погибло около 20 тысяч человек. Сам главнокомандующий Абу-Убайда простился с жизнью, как и его преемник Язид. После этого Умар назначил вместо него Муавию, младшего брата Язида. Это было в 640 году. В течение двадцати лет после этого Муавия господствует над всей Сирией в качестве ее правителя; еще двадцать лет он господствует над всем исламским миром как его халиф. Когда при его правлении халифат сместился в Сирию, она вступила в эпоху лидерства и превосходства, которая продлилась почти сто лет.